Дроздово поле, или Ваня Житный на войне - Вероника Кунгурцева Страница 4

Джинсы Ваня так и не купил, чтоб не мозолить глаза Василисе Гордеевне. Та, едва он успел заикнуться о новых штанцах, объявила: чтобы духу его не было в избе, если наденет эту униформу! Поэтому ходил он в испытанных временем брюках, перешитых из дедушкиных. «Бостоновые, — хвалилась бабушка, — износу им нет!» Ваня только вздыхал: действительно, никак штаны не изнашивались, одна надежда, что он еще вытянется — и отпускать их внизу станет уже нечем. Ну а плеер с наушниками он все-таки приобрел, ведь в его ухо бабушка Василиса Гордеевна не влезет по примеру крошечки-Хаврошечки. Откуда ей знать, чего он там слушает! С плеером вырос и Ванин авторитет у одноклассников.

Остался в избе и телевизор, который Валентина Житная умудрилась внедрить в их быт. Василиса Гордеевна — вот ведь как! — смирилась с вражеским ящиком. При бабушке Ваня никогда его не включал, да и без нее не часто… Так что оба делали вид, что телевизора, прикрытого кружевной салфеткой, вроде как не существует.

Ну и про пачки долларов, оставленные матерью, Ваня докладываться Василисе Гордеевне не стал. А то ведь и впрямь превратит деньги в фантики, не хуже того демона де Фолта… Недаром бабушка ворчала: наша, де, планета — зеленая, оклеенная долларами, как стена обоями, пора уж те обои ободрать да новые наклеить… Мальчик сунул доллары — от бабушки подальше — в пустую трехлитровку, а банку спрятал в подпол, и, отделив сотенку, больше к нефтедолларам не прикасался. Не знал даже, сколь их там.

* * *

По дороге в школу Ваня остановился понаблюдать за воробьишками, подравшимися из-за куска городской булки. Показалось ему, разбирает он отдельные слова в птичьем гвалте, один вроде говорит:

— Моя булка! Я первый увидал!

А другой противоречит:

— Моя, де!

А тут третий исподтишка скок-поскок, утянул из-под соседских клювов булку — и взлетел с белым куском на березовую ветку да еще и вякает оттуда:

— А вот чья булка-то! Потому как я ее съел!

Ваня понимает, что глупости это: не может он знать, про что воробьи галдят, а вот поди ж ты! Чуть в школу из-за разбойников не опоздал — и ведь не в первый раз! Его уж дразнить начали, кличку дали — Птицелов. Потому как не мог он спокойно мимо птах пройти, обязательно остановится да посмотрит, чего они там вытворяют. И птицы Ваню не боялись: иной раз чуть на голову ему не садились, будто он не живой, а памятник.

Опоздал на урок, а там контрольная по алгебре, — успел вроде все решить, а с другой стороны, кто его знает… Бояться ему, конечно, нечего — бабушке Василисе Гордеевне все равно, пускай он хоть одни голимые двойки носит, в дневник она не заглядывает, Ваня сам за нее и расписывается, а все-таки не хочется пару схлопотать!

Последним уроком была география. Географичка вызвала к доске двоечника Гайдабурова, велела показать страны: Словению, Боснию и Герцеговину, Хорватию, Македонию… Гайдабуров пробуровил носом всю карту, но нигде не мог найти неожиданных государств… В классе похихикивали — рассеянная географичка перепутала: повесила политическую карту мира советских времен, и ни один отличник — не то, что Гайдабуров, — не смог бы найти на ней новообразования.

В этот момент в открытую форточку влетела птаха и уселась на большой глобус, стоящий на шкафу с учебными пособиями. Глобус крутнулся, и птаха с недовольным воплем взмыла над неверным шаром, попробовала опять покорить Северный полюс — но с тем же успехом. Гайдабуров, искавший во вчерашнем дне сегодняшний, сразу был забыт — класс переключился на новую забаву, девчонки завопили: «Ой, воробей! К нам воробей залетел, Анна Иванна, глядите! На полюсе сидит!» Но никакой это был не воробей, а соловушка, уж в птицах-то Ваня разбирался. А тут еще одна птаха сунулась в открытую форточку, правда, пересекать опасную черту, отделявшую улицу от класса, не стала: вцепилась лапками в деревянный бордюр. Это оказалась утренняя птица — жаворонок. Ване померещилось, что осторожный жаворонок неодобрительно покачивал головушкой, наблюдая за действиями соловья.

Вдруг соловейко оставил попытки оседлать глобус, взвился в воздух и… спикировал на Ванино плечо. Он выщелкивал что-то грозно-радостное, чуть ухо в кровь не расклевал. Ване даже показалось, что он разбирает слова — причем матершинные… В классе поднялся такой шум, что Анна Ивановна никак не могла угомонить распоясавшихся ребят, которые орали:

— Птицелов дрессировщиком заделался!

— Вань, ты в цирке теперь выступаешь?

— Когда представленье?

— Нас-то пригласишь?

А тут и жаворонок покинул наблюдательный пост — тоже впорхнул в класс, опустился на другое Ванино плечо и запел что-то — кажется, вместе с соседом ругается! Ну и ну! Новые волны крика покатились по классу. Географичка, не хуже птиц, носилась туда-сюда, размахивая руками, — требовала тишины. В конце концов Анне Ивановне удалось-таки переорать класс:

— Житный, это твои птицы?!

Все замолчали — уставились на Ваню, чего он скажет… И что-то екнуло у мальчика в груди: ну не мог он откреститься от этих смешных птах, пусть и задразнят его теперь до смерти — и… кивнул.

— Вон из класса! — заорала географичка.

Ване ничего не оставалось, как покинуть школу с вещами и птахами на плечах. И долго еще вслед ему раздавалось:

— Без родителей на мои уроки не приходи! Завтра же к директору! Сорвамши урок! И это — восьмой класс! Устроили праздничек! Безобразие какое!

* * *

А Коля Лабода встал в это утро в самом паршивом настроении: во рту будто кошки нассали, а заместо головы недруги пристроили чугунную гирю. Опохмелиться было нечем и, что еще хуже, не на что. Некоторое время Коля занимался ностальгическими расчетами, высчитывая, сколько водяры можно было купить на те бабки, что у него когда-то водились, и которые он, как дурак, тратил на что угодно, но только не на выпивку. Вышла цифра с таким количеством нулей, что Коля заскрежетал зубами, — сейчас бы ему хоть одну поллитровку из тех, что он мог раньше купить, ну, хоть не целую, а полбутылки, даже четвертинки бы хватило. Но, увы, стоило открыть глаза: и ящики с водкой, громоздившиеся по всей избе до самого потолка, растаяли, как дым и утренний туман. Коля Лабода резко поднялся с постели, на автопилоте оделся и, покинув неубранное жилье, как сомнамбула, двинулся по направлению к магнетическому напитку. Что-то подсказывало Коле: не он один в эти минуты тоскует и мучается, авось, и те, кто так же, как он, не находят этим утром покоя и утешения, окажутся рядом с магазином, и, может, у тех дела с покупательной способностью обстоят лучше, чем у него…

Коля завернул со своей деревенской улочки на широкий проспект, на котором, как известно, и стоят всяческие магазины и даже гипер— и супермаркеты, как вдруг…

Между просмоленными электрическими столбами, поднявшимися гигантской буквой — то ли «Л», то ли «Я» — появилась здоровенная девица, одетая несколько странно… Но это бы ладно… На плечах у нее сидели птички-невелички, — и это тоже можно было принять. Но тут столбовая красавица, немного поизучав Колю, а также улочку за его спиной, взвилась кверху, по-балетному вытянув носочки замшевых сапожек, и преодолела расстояние, разделявшее их, по воздуху… За спиной девушки Коля углядел распростертые крылья, вроде как у грача. Между прочим, грачи тоже присутствовали: сидели на проводах, свесив любопытные клювы.