Аквамарин  - Андреас Эшбах Страница 37

Овцы по большей части мериносы, которые дают шерсть и мясо. Овец стригут прямо на фермах специальные пострижечные команды, которые круглый год кочуют с фермы на ферму. На бойню скот привозят на огромных фурах с многочисленными прицепами, в народе их называют «капсульными отелями», потому что боксы в них с кондиционером и в пути работает автоматическая система снабжения животных водой.

Всем этим рулил мой дед. Пока они с бабушкой не погибли, возвращаясь с конференции в Гонконге.

– Это был один из последних водородных самолетов, – объясняет тетя Милдред. – Когда они взрывались, не оставалось практически ничего. Какое безумие создавать такие вещи! Всего-то для того, чтобы оказаться на месте на полчаса раньше.

Я киваю. Я видела бабушку и деда только на фотографиях и паре видео. И я видела старые видеозаписи таких взрывов. У меня бегут мурашки по спине.

– Житель зоны концерна должен соблюдать кучу правил и предписаний. В каком-то смысле люди принадлежат концерну, – продолжает рассказывать тетя Милдред. – Но тогда и концерн заботится о тебе. Когда я появилась на свет, концерн оплатил врачей, которые меня осматривали, а позднее, когда стало ясно, что операцией ничего не исправить, – преподавателя, который обучил меня и нашу семью языку жестов. Я до сих пор его помню. Он был из Восточной Африки, высоченный, очень красивый. Его звали Эскиндир. У него были глухонемые родители, он с детства владел языком жестов.

Она рассказывает, как ее и мою маму отдали в приемную семью, в которой были очень строгие порядки. Тетя Милдред была для них чем-то непонятным. Они так и не выучили язык жестов достаточно хорошо, чтобы нормально общаться с ней.

– Можешь себе представить, каково это? – спрашивает тетя Милдред. – Когда хочешь пойти к приемной матери со своей бедой, но то, что ты хочешь ей рассказать, придется писать на планшете?

Моя мама, которая до того была добродушной, мечтательной девочкой, вдруг начала демонстрировать характер. Дома из-за нее постоянно случались скандалы: она не приходила домой вовремя, рано начала гулять с парнями, пила, бунтовала. А в один прекрасный день сбежала. С этим Морицем, о его существовании знала только тетя Милдред. Прочь из Перта, прочь из зоны концерна, чтобы посмотреть мир.

– У него были деньги, – рассказывает тетя Милдред, пока ее обед стынет. – Его родители жили в Джакарте. Они чем-то там торговали. У него была своя машина, дорогая модель, на нем всегда была модная одежда из торговых зон…

– А потом? – спрашиваю я.

Тетя Милдред отрезает от своего куска половину и перекладывает его на мою тарелку.

– Они довольно быстро разбежались. Кажется, он вернулся домой уже недель через пять. Постоянно звонил мне и спрашивал, знаю ли я что-нибудь про Монику. Я каждый раз говорила, что не знаю, хотя она мне писала. Время от времени. Со временем письма приходили всё реже и реже. – Она пожимает плечами. – Да, а спустя четыре года она вдруг появилась с младенцем. С тобой. Ей тогда было двадцать один год.

Тетя Милдред на тот момент всё еще жила в доме приемных родителей. Она плохо закончила школу. Неудивительно, ведь единственной возможностью узнать, о чем говорит учитель, было для нее включить функцию распознавания речи на планшете и читать с экрана – метод, которые в школе работает так себе, это знает любой, кто его пробовал. Поговорить ей было совершенно не с кем, и вообще, казалось, что она вот-вот зачахнет от одиночества.

После школы ее распределили на простые работы. Для мужчин это означает труд на каком-нибудь складе, а для женщин – уборку в таких местах, которые не удается отчистить роботам.

Тетя Милдред всё рассказывает и рассказывает, ее еда уже совершенно холодная.

– Я работала обычно по ночам, одна, наедине со всеми этими машинами, которые пылесосят под столами или моют окна. Я протирала после них, выметала пыль из углов, вытирала пыль с письменных столов…

И всё равно тетя Милдред так часто, как могла, навещала нас и присматривала за мной, если маме нужно было уйти.

– Ты освоила первые жесты еще до того, как начала говорить. – Она смахивает слезинку со щеки. – Я тогда очень хотела переехать к вам.

– Так почему же ты этого не сделала? – спрашиваю я. – Тебе же было уже… двадцать четыре? Двадцать пять?

Тетя Милдред печально улыбается.

– На территориях концернов всё по-другому устроено. Не так важен возраст – важнее всего то, что скажет Распределительное бюро. На что ты, по его мнению, способен. Так вот, я, по его мнению, не была способна ни на что. – Она берется было за вилку, но снова опускает ее. – Поэтому мы и сбежали. В Аделаиду.

– Сбежали? – повторяю я и представляю себе драматичный побег туманной ночью. Колючая проволока, через которую нужно перелезть, тайные явки…

Но тетя Милдред отмахивается.

– Ну, мы просто взяли и уехали. Уехать всегда можно. Зона не обязана принимать тебя, но она обязана тебя отпустить, если ты хочешь уехать. Аделаида, – показывает по буквам тетя Милдред, погрузившись в воспоминания. – Метрополия. Я была в полном восторге. Понимаешь, зона концерна – это, по сути, огромная, насквозь структурированная компания. Когда приезжаешь оттуда в метрополию, сначала невозможно осознать, что здесь, по сути, можно делать практически что угодно, быть кем угодно. Ясное дело, в результате на улицах полно психов и нужно держать ухо востро. Но меня это не смущало. Как не смущало и то, что квартира, которую мы нашли, была еще меньше квартиры в Перте, но при этом сильно дороже.

Она качает головой, глубоко погрузившись в свои воспоминания.

– Хорошее было время. Не такое хорошее, как теперь в Сихэвэне, но зато тогда Моника была жива. Мы жили скромно, но очень весело. Мы втроем, три женщины. – Она наклоняется над столом и хватает меня за руку. – Ты понимаешь, почему я не могу тебе позволить уехать одной? Дело не только в том, что я должна заботиться о тебе. Я прекрасно понимаю, что тебе нужно всё меньше моей заботы. Но если ты уедешь… с кем же я буду разговаривать?