Дети железной дороги - Эдит Несбит Страница 37

Когда дети только что переехали в Дом-с-тремя-трубами, они много говорили о папе и задавали маме множество вопросов о нем. Что он делает? Где он? Когда вернется? Мама им отвечала так, как считала нужным, но это были очень короткие и расплывчатые ответы, из которых Питер, Бобби и Филлис не узнавали о папе ничего нового. К тому же Бобби, давно заметив, что, едва речь заходит о нем, мама становится очень несчастной, решила как можно меньше о нем расспрашивать. А Питер и Филлис скорей не решили, но почувствовали, что так будет лучше. И какое-то время спустя все трое почти перестали о нем говорить.

Однажды мама до того напряженно работала, что не могла оторваться даже на десять минут, и Бобби пошла отнести ей чай прямо в большую пустую комнату, которая именовалась кабинетом. В ней почти не было мебели. Только стол, стул да коврик на полу. Зато подоконник и каминную полку украшали букеты цветов, и дети следили, чтобы они всегда были свежими. А из трех высоких окон без занавесей открывался прекрасный вид на долину, и вересковую пустошь, и фиолетовые холмы вдали, и на вечно меняющееся небо.

– Вот, мамочка, тебе чай, – поставила чашку на край стола Бобби. – Выпей его, пока он горячий.

Мама положила ручку на разбросанные по столу листы бумаги, которые были исписаны ее четким почерком, напоминающим напечатанный текст, но только гораздо красивее, и таким жестом вцепилась пальцами в голову, словно решила вырвать из нее клок волос.

– Бедная твоя бесценная голова, – стало ясно, в чем дело, Бобби. – Так болит?

– Да нет, не очень, – ответила мама. – Бобби, тебе не кажется, что Питер и Фил забывают папу?

– Совершенно не кажется, – решительно возразила дочь. – Почему ты решила?

– Вы теперь совершенно не говорите о нем, – с сожалением произнесла мама.

Бобби переминалась с ноги на ногу.

– Мы часто о нем говорим, когда остаемся наедине, – промямлила она.

– Но не со мной. Почему? – спросила мама.

Это был трудный вопрос.

– Я… ты… – нужных слов у Бобби не находилось, и она, подойдя к окну, выглянула на улицу.

– Вернись ко мне, – сказала ей мама, и она была вынуждена подчиниться.

Мама, крепко ее обняв, опустила ей на плечо порядком встрепанную голову.

– Все-таки попытайся мне объяснить, дорогая, в чем дело?

Бобби застыла в ее объятиях.

– Ну, расскажи же маме!

– Я, в общем, подумала… Я подумала, ты такая несчастная из-за того, что папы нет с нами, и когда мы о нем говорим, тебе только хуже. Вот я и перестала.

– А остальные? – спросила мама.

– Не знаю про остальных. Мы с ними это не обсуждали. Но, наверное, они чувствуют то же самое.

– Бобби, милая, – все еще прижималась к ней головой мама. – Мне надо тебе сказать… Кроме того, что мы с папой в вынужденной разлуке, нас постигло еще одно сильное горе. Ужасное горе. Хуже, чем ты себе можешь представить. И… да, в первое время мне действительно становилось больно, когда вы начинали о нем говорить таким тоном, словно бы ничего не случилось. Но мне станет еще больней, если вы станете забывать о нем. Вот это будет действительно ужас.

– Горе, – тихо проговорила Бобби. – Я обещала тебе не задавать никаких вопросов и не задавала. Но это горе, оно ведь не навсегда?

– Нет, – ответила мама. – Худшее кончится, когда папа опять будет дома.

– Жалко, что я не могу утешить тебя, – вздохнула Бобби.

– Что ты, милая, вы трое как раз для меня огромное утешение, – возразила мама. – Думаешь, я не заметила, как вы стали теперь хорошо вести себя. Раньше-то постоянно ссорились, а теперь – почти нет. В любой мелочи я ощущаю от вас столько доброго. И в букетах цветов, и в том, что ботинки мне чистите и постель мою убираете, прежде чем у меня самой дойдут руки.

Бобби сейчас впервые услышала это от мамы, а раньше порой задумывалась: замечает ли она что-нибудь?

– Да ничего такого особенного мы для тебя не делаем, – произнесла Бобби вслух, – по сравнению…

– Мне надо продолжить работу, – выделив голосом слово «продолжить», не дала ей договорить мама и, еще раз крепко ее обняв, добавила: – Не говори ничего остальным.

Тем же вечером мама, вместо того чтобы, как обычно, прочесть им за час до сна одну из своих историй, стала рассказывать им, какие игры они затевали с папой, когда еще были детьми и жили недалеко друг от друга за городом. И как дружил папа с ее двумя братьями. И в сколь увлекательные приключения то и дело они попадали. И это были такие смешные истории, что дети, слушая маму, то и дело взрывались хохотом.

– Но дядя Эдвард ведь умер еще до того, как стал взрослым? – спросила Филлис, когда мама уже зажигала свечи в их спальне.

– Да, милая, – подтвердила она. – Уверена, вы бы очень его полюбили. Он был таким храбрым мальчишкой. Просто не мог обходиться без приключений. Постоянно что-нибудь вытворял, но при этом всегда оставался со всеми в дружбе. А ваш дядя Реджи сейчас на Цейлоне. И папы сейчас тоже с нами нет. Но, полагаю, они бы обрадовались, узнав, что мы с вами сейчас с удовольствием говорим об их дружбе и прошлых проделках. Вам разве самим так не кажется?

– Но уж наверняка не про дядю Эдварда, – решительно возразила Филлис. – Он ведь в раю.

– Если Бог его взял к себе, это еще не значит, будто он должен забыть о нас и о всем прекрасном, что было с ним в этом мире, – покачала головой мама. – Ну, вот я-то его не забыла. Нет, он, конечно же, помнит. Просто он как бы от нас уехал, и когда-нибудь мы с ним встретимся вновь.

– И с дядей Реджи? И с папой? – поглядел на нее внимательно Питер.

– Да, – подтвердила мама. – Только с ними, даст Бог, куда раньше. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – откликнулись дети, а Бобби, крепко ее обняв, прошептала ей на ухо: – Ой, я тебя так люблю.

Когда Бобби потом надо всем этим размышляла, то старалась не думать, что за такое ужасное горе постигло папу и маму. Однако совсем не думать об этом не получалось. Папа же не умер, как бедный дядя Эдвард. Мама ей совершенно определенно тогда сказала. И явно не болен. Иначе, уж тут-то Бобби не сомневалась, мама бы непременно была рядом с ним. То, что они теперь стали бедными? Но Бобби отчетливо чувствовала, это горе с деньгами не связано.