Повелители времени. Лето длиною в ночь - Елена Ленковская Страница 36

Глеб огляделся. Чёрные от копоти бревенчатые стены с развешанным по ним инструментом, узкое горизонтальное окошко, огромная закопчённая печь у противоположной стены, в центре — побитая, зазубренная железная наковальня на огромном старом пне, стянутом ржавым железным обручем. На земляном полу валялись старые подковы, кувалды и какие-то совсем непонятные железные штуковины.

— А ты что же, Прошка, не в артели?

Раздавшийся в плечах и оказавшийся теперь на голову выше Глеба, Прохор ссутулился, пробасил печально:

— Кого там… оставили меня тогда. С собой не взяли.

— Да как же? Ты ж мастером хотел стать, старался, делал всё как велели, не то что Дёма этот.

— Ага! Да только, понимаешь, оказалось, вроде как я цвет — не вижу…

— Как это?

— Ну, говорят — тебе что кармин, что охра — всё едино, как тебе, такому, художеством заниматься? Вот я и остался…

— Да как же, Прошка, ты ж хотел? Ты ж это… рисуешь здорово! Ерунда какая-то. Вот это — какой цвет? А? — и Глеб ткнул пальцем в зашипевший красный уголёк, упавший с лучины в корытце с водой.

Прошка насупился.

— А такой… Вон, такой же — и Прошка ткнул пальцем на покрытую ржавчиной буро-коричневую кувалду…

— Шутишь?

— Да кого шучу! Не шучу я, — осипшим от обиды голосом зло сказал Прошка.

— Эх! Значит ты — дальтоник. Надо же… — и Глеб посмотрел на Прошку с сочувствием.

— Кого?

— Кого-кого. В скульпторы тебе надо тогда. Ну, в эти, в резчики! — быстро поправился Глеб. — По камню резать, понимаешь? Там цвет не обязательно различать!

— Не-е, кого уж теперь! Я теперь по кузнечному делу… — и Прошка гордо выпрямился. — Кто бы тебе замок-то открыл? Резчик, что ли? А кузнец — он по железу мастер!

Глеб мигнул. Возразить было нечего.

Прохор поскрёб затылок, нахмурился, спросил озабоченно:

— Голодный, небось?

— Голодный. Они про меня забыли, верно. За весь день поесть не принесли.

Прошка понимающе кивнул, пошарил где-то на верстаке у окна, достал узелок с куском пирога, развязал торопливо, и глядя, как Глеб жуёт, стал рассказывать.

— После вечерни Аксинья ко мне прибежала. Глаза — во, как две плошки, руками машет… И так вот пальцы складывает… — Прошка попытался сложить пальцы так же, как Аксинья, но у него не вышло. Он махнул рукой, ухмыльнулся добродушно. — Это она мне, дурочка, твою собачку показывает. Ну, которой ты её научил, помнишь, нет? И зовёт, за рукав тащит. А я понять не могу, чего это она… Потом уж вспомнил. Как ты пропал-то, она первое время всё плакала, искала тебя, ждала. И всё собачку показывала — пальцы вот эдак-то сложит, и ладошку свою всем протягивает, будто просит, али спрашивает — где мол, ты, куда подевался? А потом сама на неё посмотрит, на руку-то свою, да и заплачет…

Глеб даже жевать перестал. Так и замер с куском за щекой.

— Ешь давай, чего ты, — успокоил его Прошка. — Когда было-то! Два лета минуло.

Глеб смотрел на взрослое, совсем теперь непохожее на шанежку, скуластое лицо Прошки с пробивающимся пушком над верхней губой, с загустевшими бровями, на всё тот же нос картошкой, на широкие плечи, сильные руки, слушал его негромкий басок…

— Куда ж ты, Глебка, тогда пропал-то? Мы, как пчёлы-то налетели, туеса побросали и дёру. Ух и покусали нас тогда. Дёма весь заплыл. — Прошка ухмыльнулся. — Да и я тоже — одним глазом только смотреть-то мог… Потом уж ходили — аукали, тебя искали. Так и не нашли. Думали, ты вовсе сгинул. Дёма потом наплёл, что тебя леший утащил… А ты, гляди-ко, — жив, курилка! — И Прошка протянул руку, чтоб поправить наполовину прогоревшую лучину своими большими сильными пальцами.

Глеб улыбнулся, мгновенно вспомнив, как играл с Прошкой и другими ребятами, передавая курящуюся лучинку из рук в руки и напевая: «Жив, жив курилка! Жив, жив, да не умер. А у нашего курилки ножки долгеньки, душа коротенька». И внутри всё замирало, и весело было и страшно одновременно, и сердце билось громко — гори курилка, гори, не гасни. Нет, только не у меня, только не у меня… Ведь у кого лучинка в руках погасла — тот выходит из игры.

* * *

Глеб со вздохом подобрал с тряпицы крошки, поблагодарил Прохора за скромный ужин. Раздумывая, как бы половчее объяснить всё другу, задумчиво вытер рот, сосредоточенно свернул тряпицу. Решился, наконец.

— Прохор! — серьёзно сказал он. — Завтра — татары налетят!

— Кого татары? — разинул рот Прошка. — Куда налетят?

— На Владимир. Ордынские нападут. Надо что-то делать! Обороняться надо!

Прошка икнул остолбенело.

— Откуда знаешь?

— Знаю. Наверняка знаю. Завтра днём. Фотий им нужен. Надо предупредить митрополита…

— Так владыка ещё с вечера уехал! В митрополичьи угодья, в Сенегу. Я сам видал, как он в возке крытом мимо проезжал. Там, в лесах да в болотах спрятаться легко будет. А вот людей-то владимирских защитить некому… Града нет, почитай… И наместник с дружиной вчера из города ушёл! Ух, мать честная! Пойду-ка я кузнеца будить, всё одно светает. А ты меня тут подожди.

— Некогда мне ждать, Прошка. У меня ещё одно дело есть. Мне надо успеть грека повидать. Того, что с Фотием приехал.

— Так владыка его поди с собой забрал!

Глеб вздохнул. Хорошо было бы, наверное, если б забрал…

— Не думаю. — А мне с ним потолковать надо.