Волчье небо. 1944 год - Юлия Яковлева Страница 36

– Ты сам виноват.

– Я? – Шурка увидел ее честный дубовый взгляд, спохватился – спорить с ней было бессмысленно. – Да, конечно. Я. Хорошо. Я признал факт. Спасибо, что указали. До свидания.

Но топот позади опять нагнал их. Елена Петровна пошла рядом. Шурка делал вид, что не видит ее.

– Пусть знает. Я не поступлюсь принципами ради бытовых удобств!

Она, очевидно, все продолжала спор с Майором. Шурка закатил глаза, но ничего не сказал.

Дорога здесь была твердой и пыльной. Колеи напоминали гребни доисторических змеев, давно окаменевших. Смотреть приходилось во все глаза, чтобы не споткнуться об очередную колдобину. Сара прыгала с края на край. Шумели сосны. В их шуме было что-то безбрежное. Как будто ты в открытом море. И берега не видать. «Свернуть им отсюда было некуда», – успокаивал себя Шурка. Ему уже казалось, что они здесь проходили: те же сосны, те же гранитные валуны, отделанные лишайниками и мхом. Та же трава на обочине. Сосны, сосны, сосны. Зацыкала синица. Та же самая? «А что если мы ходим по кругу?».

С Елены Петровны стала слетать уверенность.

– Ерунда, – сказала она. – Это же дорога. По ней всегда кто-то едет или идет. Мы уже видели отряд. Скоро встретим еще. Объясним товарищам военным. Нам помогут. Подбросят до города.

Шурка не ответил.

– Стой! – схватила она его за плечо. – Точно! В город – туда.

Ноги становились все тяжелее. Руку, которую сжимала Сара, ломило в плече. Голосок синицы бил по голове, как серебряный молоточек. Пип, пип, пип. Сосны, сосны, сосны.

– Идите, – устало предложил Шурка. – Куда хотите.

«Хорошо хоть Сара не ноет», – мелькнуло. Нет, это как раз нехорошо, спохватился. Сколько они уже так идут? Остановился. Присел перед Сарой:

– Устала? Посидим, может? Может, поесть себе что-нибудь найдем и…

Она смотрела на него, ждала.

– …и дальше пойдем.

Она кивнула.

Отлегло от сердца. Шурка похлопал ее по плечу:

– Молодец. Герой. Теперь – привал.

Сошли на обочину. Покачивала гусарскими султанчиками тимофеевка. Шурка вынул травинку, пососал, откусил сочный стебелек. Есть хотелось невыносимо. Пить – еще больше.

Было бы здорово найти ручей.

Он поднял голову: громоздились вверх отороченные мхом валуны. По ним поднимались сосенки, вбегали во взрослый лес. Не заблудиться бы. «Далеко отходить не станем. И сразу обратно на дорогу», – успокоил себя.

– Сара. Смотри, – принялся объяснять. – Я тебя подсажу. Потом влезу сам. Ты, главное, цепляйся, но проверяй, чтобы эти все оборки не оторвались. А то, конечно, мне тогда уже никакая еда не понадобится.

Сара смотрела серьезно: то ли не поняла шутку, то ли она ей не понравилась.

– Ладно. Короче, только не брякнись на меня.

Кивнула. Шурка сложил ладони в замок, присел:

– Ступай.

Но Сара вдруг взмыла вверх, как стояла. Елена Петровна ухнула, крякнула. Для последнего усилия встала на цыпочки, треснули в подмышках рукава.

Сара выглянула сверху.

– Давай тебя тоже подсажу, – предложила Елена Петровна.

Шурка смутился:

– Обойдусь.

Полез, осторожно дергал пучки травы, уступы – крепко ли, – потом подтягивался. Обернулся вниз:

– Идете?

Елена Петровна занесла ногу, схватилась рукой за выступ.

Наверху солнце нагрело пухлые кочки мха. Но дальше, под соснами, полумрак казался прохладным. Земля была рыжей от опавших иголок.

– Гриб, – вскоре возгласила Елена Петровна. Шурке стало досадно, что не он нашел первым. Сара присела на корточки: еще один. Стала снимать иголки с липкой маслянистой шляпки. Шурка нашел еще три, прижатые друг к другу. Первые грибы съели сырыми.

– Маслята, – сказала Елена Петровна, снимая с коричневой шляпки липкую кожицу.

Потом все трое долго сидели на корточках среди низких кустиков – отмахивались от комаров и обирали горьковато-кислую бруснику. Сперва совали в рот все ягоды подряд. Потом только крупные и красные. Потом Шурку ужалило в спину. Отскочила ягода. Обернулся. Сара улыбалась.

Все трое повеселели.

Елена Петровна разглядывала изнанку папоротника, усеянную коричневыми пузырьками.

Шурка вспомнил, что у него есть спички. Можно было развести костер. Нанизать грибы на палочку. Зажарить. Можно бы. Но есть уже не хотелось. Думать тоже. Темно-зеленые кочки казались такими пухлыми, но не болотными, влажными, а сухими.

Шурка мягко опрокинулся назад, выпростал усталые ноги. Не казались. Они были лучше всякого дивана.

Мягко сполз, завалился на бок. «Только минутку». Отсюда Сара казалась великаншей. Вблизи мох был поразительно сложным и полным жизни: настоящие джунгли. Шурка глядел, как одолевает заросли муравей. Долетал голос Елены Петровны: «флора Ленинградской области», слова спутались, как будто язык был иностранным.

Шурка моргнул. Прикрыл глаза. А потом увидел Таню на изнанке собственных век.

…Так отчетливо, до волоска в тоненьких черных бровях, до ресниц над серыми глазами, до бледных веснушек на носу.

Он был одновременно с ней – и ею самой. Чувствовал спиной жесткий стул, а плечами – тяжелое, слишком просторное и жаркое пальто. Глядел перед собой на тощую немолодую женщину в военной форме. Наклонив желтоватое треугольное лицо, женщина заполняла бланк.

Таня наблюдала, как перо клюет в чернильнице, как выводит петли. Наблюдал и Шурка.

Женщина то и дело сверялась с формуляром-образцом.

Вошел мужчина. Брюки у него были заправлены в высокие сапоги, а выше сапог – оттопырены, как уши. На плечах погоны. «Красные», – отметила Таня. Это, впрочем, не говорило ей ничего. «Капитан», – определил Шурка, перелетев разом к мужчине. От его стриженой головы тянуло одеколоном, сквозь ежик волос просвечивала кожа.

– А, пополнение, – поздоровался капитан. – Родину защищать. Похвально.

Поравнялся с женщиной и ей шепнул совсем другим тоном: «Осточертели как уже пигалицы эти. Дома не сидится, не пойму?»

А Тане оскалился в улыбке:

– Любовь к родине огнем горит в твоем сердце! Так?

Таня осторожно улыбнулась в ответ.

Шурка немедленно двинул капитану в морду. Но кулак прошел насквозь, не потревожив даже занавеску позади.

Женщина шепнула ему, наклонив лицо к бумагам: «Я вчера ее уже пыталась отшить. Так она сегодня опять». «Ничего», – едва качнул головой военный, глядел он на Таню приветливо, а прошелестел – зло. «Я ее сейчас так отошью, что забудет сюда дорогу», – услышал Шурка, а Таня сидела слишком далеко.