Прикольные игры на Краю Света. Три повести об отрочестве - Иван Орлов Страница 35

Колька прижимал ко лбу большую металлическую ложку. Степан, зализывая кровоточащую нижнюю губу, насмешливо спросил:

– А теперь, значит, ты победил? Ничего сам не можешь без подлянки!

– Мы опять в войну сыграем, – продолжал Колька. – Только в атаку ты не пойдешь, Пан-распан, ты попал в плен. А я буду допрашивать тебя, где ты деньги прячешь, которые на бое заработал.

– Какие деньги? Я свою долю на гулянку отдал! Ты же там был…

– Ага, мед-пиво пил! Нам как толковали? Половину возьмут себе Юрка с Нёмкой и победитель, а половина – на угощение. Вот мы и хотим посмотреть, сколько тебе перепало.

Сережа опустил голову, кровь засохла коркой в ноздрях и не капала больше на праздничную рубашку.

– За что ты мучаешь нас, Колька? – спросил он.

Двоюродный брат посмотрел удивленно, как на заговорившую мышь.

– Я хочу только, чтоб твой брат не выпендривался…

– А я знаю! Потому что твой батя у деда Петра деньги украл, а мой папка его простил и пустил жить, а вы теперь и не любите нас за это, сволочи!..

Колька подошел посерьезневший, наклонился и всмотрелся пристально.

Сережка зажмурился в ожидании удара. И Колька заметил не без сожаления:

– Дать бы тебе, чтоб позвоночник в трусы высыпался! Да я мелюзгу не бью.

Но все же щелкнул больно щелбаном по макушке, выпрямился и распорядился:

– Малого выкинуть в кухню, а обувку всю сюда, чтоб не побежал куда, кипеж не поднял!

Как ни упирался Сережка, вытолкали его вон, да еще и обидным пинком наградили в дверях. А двери заперли, скорее всего кочергой, просунутой в ручки.

За дверью бубнили, но разобрать Сережа ничего не смог, как ни прижимался ухом к стыку дверных полотен. Потом он метался по кухне, выискивая хоть что-нибудь похожее на обувь, пусть хоть сандалии. Босиком по снегу, когда на градуснике минус двадцать девять, нереально.

В отчаянии подбежал к висящей на плечиках после стирки своей школьной форме, ухватился пальцами за октябрятский значок, на котором в лучах красной звезды улыбался дедушка Ленин в детстве.

– Дедушка Ленин, помоги! – попросил он громким шепотом.

Дедушка в облике кудрявого мальчика загадочно помалкивал.

Сережка рылся в кладовке, сердито смахивая кулаком слезы ярости и обиды, и вдруг услышал какой-то шумок, донесшийся со двора. Выскочил в носках на студеный цемент крыльца.

На скамейке под окном стояла Нинка в распахнутом пальтишке и пыталась высмотреть, что происходит в комнате с мигающей гирляндой на елке. Повернулась на стук двери и разулыбалась.

– Ой, у вас так интересно, да? А меня Колька не пустил…

– Иди сюда! – прорычал севшим голосом Сережа.

Еще улыбаясь, но уже с опаской, она спросила:

– Зачем?

– Поможешь.

Нинка подошла.

– Валенки давай! – потребовал Сережа.

– Для чего?

– Померять.

– Это игра такая? – У Нинки загорелись глаза.

– Ага. В партизан.

Сережа впустил родственницу в дом, завел на кухню, где было тепло.

– Скидывай.

Нинка послушно разулась. А глазища нацелены на дверь в зал.

– Чего там?

– Там фашисты партизана допрашивают.

– А мы?

Сережка вбивал ноги в валенки и чувствовал – тесные, далеко в них не убежишь.

– Ты куда? В тубзик?

Вколотив ноги в обувь, Сережа направился к выходу.

– Во-во! Если выйдут и станут спрашивать, так и говори: пошел в уборную.

Все придумалось внезапно, когда увидел Нинку, приплясывающую на скамейке. В кладовке Сережа захватил копалку для картофеля – трезубец в виде граблей на короткой ручке.

Мороз потрескивал в стенах дома, в щелях древесных стволов, а может, сам по себе, от злости. Стараясь не дышать ртом, чтоб не застудить горло, что после разбитого носа получалось плохо, Сережа побежал к Степкиному тайнику. Разбросал листья, взрыхлил копалкой землю и достал прямоугольную картонную коробку…

Летом еще поехали на лодке в лес – папа, Степка и Сережка. Собирали грибы, просто гуляли. Потом, на привале у костра, немножко приняв на грудь по случаю выходного дня, папа разговорился. Рассказал о том, как в войну немец его чуть не расстрелял. Отцу было восемь лет, дяде Васе – девять. Оккупанты заселились в лучшие дома на улице Набережной. И вот один немец жестом подозвал игравших на улице братьев Величко, дал ведро и приказал принести воды. Уже не вспомнить, кому первому пришла в голову озорная мысль – плюнуть в ведро. Но плюнули оба. Притащили ведро немцу, пряча ухмылки. А тот не дурак, дал кружку и распорядился: пусть каждый отопьет по нескольку глотков. Васька выпил, а Ванька упирался до тех пор, пока немец не достал из кобуры пистолет «парабеллум» и не пальнул, целясь чуть выше Ванькиной головы…

Сережка нес коробку, и ему было легче от того, что он не видит ее содержимого, хотя и прекрасно знает, что именно несет к родному дому. Родному, но захваченному врагами.

Шмыгая носом, чуток протекшим от холода и волнения, он ввалился в кухню, поставил коробку в угол, подальше от Нинки.

– Давай обувайся скорее! – приказал ей, выдирая ноги из валенок.

– Да я не замерзла…

– Делай что говорят!

Она послушно обулась и спросила:

– А что в коробке?

– Вот тебе задание, Нина. Беги к Пороховым, к Стражевым – где-то обязательно будет участковый. Всем говори, что я принес в дом мину, что Колька издевается над Степкой, а я не знаю, что сейчас сделаю!..

– Это неправда, – убито прошептала Нинка.

– Твой брат фашист! – гвоздил ее Сережа страшными словами. – Если ты не сделаешь, как я сказал, мы можем все взорваться. И взорвемся. Ваш Колька не дает нам жить, пусть и он не живет!..

Закусив кулак, наверное, чтоб заглушить плач, Нинка побежала из дома.

Сережка опустился на низкую табуретку, на которой обычно сидел тот, кто присматривал за огнем в печи. Вытянул вперед руки и посмотрел на ладони. Пальцы подрагивали. Не от усталости – от напряжения и от страха, если честно. Главное что – не трясти, не бросать, не нагревать, пусть неподвижно лежит в своей постели из прошлогодней травы треклятая мина. И конечно, самое главное – не опи́саться перед ними или чего похуже…

Он не стал закрывать коробку крышкой, положил ее на правую руку так, чтоб содержимое было видно издалека, и постучал в дверь, ведущую в зал.