Переход - Михаил Соловьев Страница 33

– Еще напишут, – глянула на Мишку Адыга. – И не раз. А еще там происходит много такого, чего никто из живущих сегодня никогда не видел да и не способен увидеть, даже если бы и захотел. Я говорю о тех истинных знаниях и способностях, которые человек получил с рождения и которые ныне утрачены. Вернуть их невозможно. Вы зарницу видели вчера на этом берегу? – Адыга ткнула пальцем на запад, где из голубой дымки короной выползали острые скальные зубцы.

– Нет, – отозвался парень.

– Самый конец застал, когда затухало и свет осыпался. Забавно! – прогудел дядя Ваня.

– Я думаю, все это неспроста, хотя ничего точно сказать не могу. Только про тех, кто ушел, знаю: их сейчас там нет. – Шаманка говорила размеренно, будто в трансе. Взгляд ее застыл, руки опустились – медитация, да и только.

– Неужели они на обряд решились, ведь в письме строго-настрого запрещено было! – делано возмутился Мишка.

– И мы сделаем, если понадобится, – сказал Иван. – Только без тебя.

– Почему это?! – возмутился Птахин, понимая: дядька не шутит и ни на какой обряд не решится, тем более с ним. А у самого перед глазами возникла недавняя встреча с полусумасшедшим Юркой, приятелем детства, его предостережение: «Не ходи никуда!», высказанное с нездешней серьезностью.

– Будешь фыркать – я тебя вообще на пароходе оставлю, – поставил точку Иван.

И Птахин покорно замолчал, отвернулся, переваривая новости.

– Все будет, как будет, – лукаво глянула на племянника с дядькой Адыга. – Вам, главное, на место прийти.

Полоски Рытого не было видно из-за странной дымки около побережья. Мишка заскучал. Переход ему надоел: спать на воде не получалось, а тут еще дядька воспитывать начинает.

А в румпельной – кошмар. Затаившийся Трифоныч страдал от похмелья и неустроенности.

Пробираясь ночью на корабль, старик снова ощутил себя смелым и удачливым. Он крался в ночи, и никто его не видел. Цели ясные, задачи тоже.

Единственное, что он сделал до выхода, это подоил корову. Буренка, конечно, удивилась ночному визитеру с подойником, дышащему перегаром. Но после успокоилась и позволила заняться собой.

Разливая молоко по банкам, старик размышлял: «Утром свояк забежит, в стадо выпустит, а потом евоные дочки пускай занимаются – партнеры же теперь как-никак!»

Корабль вырос из темноты «летучим голландцем» в опустившемся тумане. Хлюпает вода по борту: ш-ш-ш-вак, ш-ш-ш-вак… Фонарь горит только один – на самом верху. Остальное в темноте и таинственных звуках.

Их-то и остановился Трифоныч послушать – вдруг удастся что уразуметь. Пятиминутное изучение пространства результатов не дало, и Петр Трифоныч стал действовать.

Дорогу на борт он знал.

«Хорошо, хоть на разведку сходил», – подумал, перебираясь на «ярославец», старик.

Он завис сейчас на самом верху бортика и улыбался в темноте. Несомненно, игры в «войнушку» вперемежку с прятками ему нравились.

Но чуть не дохихикался, герой. По противоположному борту хлопнула дверь, и послышались приближающиеся шаги.

Бежать и прятаться поздно: без шума не получится, и перепуганный «ниндзя» замер, как сидел. Себе он сейчас напомнил великовозрастного сумасшедшего на детской карусельке, обнимавшего бортик вместо шеи деревянной лошадки.

Шаги двинулись на корму. Шорох. Кашель. Чирканье спичек.

«Понесло курить!» – Ярость Трифоныча не знала границ. Он тут, понимаешь, а они…

Игривое настроение ушло. Как распрямился, щелкнуло справа возле позвоночника, и резкой болью отдало в ногу.

«Как пойду-то? – забеспокоился, сползая на судно, Трифоныч. – Там, чай, не меньше километров двух от берега, а еще возвращаться».

Он кое-как перегнулся через борт и потащил тюк из одеяла с замотанными в него полбутылкой водки и едой.

Люк румпельной оказался на месте, как и описывал свояк.

Трифоныч дернул за рычаг, и тот легко открылся.

Спустился вниз и чиркнул спичкой из припасенного коробка. Осмотрелся.

Места для одеяла оказалось достаточно. Тросы, управляющие рулями, тянулись под самым потолком. Свояк сказал, что в румпельной всегда сухо, если капитан с головой. Так и оказалось.

Как расположился, вспомнил: надо задраиться. Подергал изнутри рычаг и закрылся.

Устроившись, Трифоныч не удержался и справил новоселье, а потом заснул беспокойным сном. В нем наш лазутчик выполнял какое-то ответственное задание, а потом его награждал забавным орденом размером с блюдце усатый генерал с огромными зелеными звездами на погонах…

«Тьфу ты!» – плевался старик утром, потирая бока от впившихся в них рычагов румпельной.

Во рту стояла гадость от принятого накануне спиртного: такое ощущение, что с вечера его кормили одним красным перцем. Горело так, будто засыпа́ли его щедрыми пригоршнями прямо в глотку. Сильно хотелось в туалет.

Полная неустроенность привела Трифоныча в упадническое настроение, и решение о сдаче в плен показалось единственно правильным.

«Не убьют же, – подумал он, – а может, и поверят, что случайно внутрь попал. Румпельную, конечно, осмотрят, а там одеяло… Нет, не годится план!»

В сердцах он перевернулся на бок и снова уткнулся в какой-то рычаг.

«Да что это? – сунул он руку под одеяло и вытащил пустую бутылку. – Ага, вот и туалет», – сообразил Трифоныч.

Жизнь налаживалась. Трехлитровая банка молока, стоящая на полу, настраивала на веселый лад: от жажды не помрешь.

Так, в ожидании и перерывах на короткий сон-забытье, прошло время.

Неожиданно изменился звук судового двигателя, и вместо равномерного гудения появился странный клекот. Походило на маневрирование судна.

Гудело недолго, а потом началась беготня на палубе. Судя по голосам, спускали шлюпку. Грохотал мат старшего, Ивана. Что-то кричал ночной постоялец Мишка.

Неожиданно Трифоныч услышал до боли знакомый голос шаманки.

«Адыга? Ей-то что надо? – ревниво задумался старик. – Тоже небось за золотцем подалась, а с виду такая бессребреница…»

Лодка уже делала второй рейс.

«А я-то как поеду? – мелькнула неожиданно трезвая мысль. – Они швартоваться здесь, похоже, не собираются. Разгрузятся сейчас – и привет?»

Как будто в подтверждение его мыслей, старший скомандовал:

– Давайте в «отстой» на Шарталае ^[45]! Сеанс связи по спутнику каждый день в двадцать часов. Если не выходим, ждешь неделю и поднимаешь шум. Контрольное время – семь суток, начиная с двенадцати сегодня! Понял?