Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович Страница 32

— Слава Богу, хоть час не будем на глазах у этой придиры… — радостно восклицали воспитанницы, торопливо разбирая свои нотные папки и становясь в пары.

Через минуту Струкова рассадила девочек, каждую в отдельную музыкальную комнатку, так называемую силюльку, и самые разнообразные звуки понеслись из-под неумелых детских пальчиков, сопровождаемые мерным стуком метрономов и громким счетом воспитанниц. Вся эта «музыка» звучала в коридоре хаотической дисгармонией. Но дети давно привыкли к такой обстановке и не обращали внимания друг на друга.

Правда, неподвижно высидеть целый час для многих было трудно, и девочки порой вскакивали со своего места и выбегали посмотреть, что делается в соседних силюльках, перекинуться шуткой с подругой, пробежаться по прилегающему Большому залу. Еще одна забава — заглянуть в окно на белой лестнице, выходившее на улицу, единственное не замазанное во всем институте.

— И раз, и два, и три, и четыре, и… — лениво считает Замайко. Ей давно не сидится, хочется размять резвые ножки…

«Сбегаю в столовую, посмотрю, который час», — оправдывает она себя и уже летит к столовой, но по пути заглядывает в стеклянное окошко одной из комнат и, увидев склонившуюся над клавишами Ганю Савченко, весело стучит в стекло.

— Шерочка, хочешь в столовую вместе сбегать, на часы посмотреть?…

— Идем, — радостно соглашается Савченко, которой тоже уже порядком наскучили упражнения.

— Господи, еще целых двадцать пять минут! Какая тоска… — вздыхают шалуньи.

— Савченко, кто скорей до зала, ты или я?… — и Замайко со всех ног бросается вперед.

Но Савченко быстро обогнала ее и со смехом кричит:

— Замайко, а я уже здесь!..

— Да уж, тебя кто догонит?… — тяжело переводя дух, ворчит та.

— Медамочки, что вы тут так топаете?… — высовываясь из своей силюльки, с любопытством спросила Грибунова.

— А мы взапуски бегаем… — со смехом сознались подруги.

— Ах, как это весело! Я тоже буду бегать, — заявила Грибулька.

— И я, — неожиданно выскакивая из соседнего номера, воскликнула Кутлер.

— И я, и я… — послышались оживленные голоса девочек, с удовольствием побросавших скучные упражнения и гаммы.

— Пойдемте в зал и давайте в горелки, — предложила Замайко.

— Я горю! — крикнула Савченко.

— Да ты, душка, нас, как цыплят, мигом переловишь, — смеялись седьмушки.

Крик, шутки, веселый беззаботный смех огласили своды зала. Все словно забыли и о строгой синявке, и о надоевших гаммах, и о грозившей им каждую минуту опасности.

Но Стружке не сиделось в классе.

Словно чувствуя детские проказы и повинуясь внутреннему голосу, она быстро поднялась со своего кресла и направилась к залу.

Уже издалека до ее слуха долетели смех и веселая возня девочек.

«А-а… Вот как!.. Ну, подождите, мои милые… Уж теперь не уйдете от меня, всех накрою как одну», — радостно подумала старуха, и на душе ее словно стало светлее.

Она предвкушала, какой страх нагонит на малявок…

Увлеченные игрой шалуньи не слышали тяжелых шагов старухи и не заметили ее появления в дверях зала.

— Это вы так-то упражняетесь?… Хорошо, нечего сказать, хорошо!.. — вдруг услышали они насмешливый голос Стружки, не предвещавший ничего доброго.

Все сразу затихли; девочки виновато поглядывали на синявку и инстинктивно жались друг к другу.

— Хороши, нечего сказать, хороши, а еще и Савченко тут же — с самыми отъявленными мовешками… Что же, милая моя, ты все хвасталась, что не лжешь да не обманываешь. А вот с поличным-то и попалась!.. — торжествовала классюха.

Кровь бросилась в лицо Гани, она смело выступила вперед и твердо возразила:

— Вы ошибаетесь, m-lle Струкова; я никогда не лгу и никого не обманываю.

— Что-о?… — в негодовании протянула старуха. — Ты еще и отпираться будешь? Хороша!.. — обратилась она к остальным. — Ее с поличным поймали, она доверие своего начальства обманула, а теперь еще смеет спорить! Другие хоть виноваты, да свою вину сознают и молчат, а эта выскочка еще разговаривать смеет! Знай, милая моя, что тебя-то я больше других накажу, довольно ты мне очки-то втирала… Тихоня такая!

— Я тихоней никогда не была, — вызывающе ответила Ганя. — И это неправда, что я запираюсь в своей шалости… Да, в шалости я виновата, но в обмане?… Никогда! — гордо подняв голову, воскликнула девочка, и в ее глазах засветился угрожающий огонек.

— Так ты вот как разговариваешь со старшими!.. Тебе, видно, кажется малой твоя вина?… Ну так знай, моя милая, что я тебя сейчас же отведу к maman… Пусть она своими глазами убедится, что таким воспитанницам не место в институте… Ты всех своим примером портишь, дерзкая, грубая девчонка! — вне себя от гнева кричала Стружка.

— Это неправда! Я не говорила вам дерзостей и не грубила вам. Весь класс слышал наш разговор. Я говорила только правду, а за правду не исключают!

— Тише, моя милая, — сдавленным от злости голосом прошипела старуха, — еще слово ты у меня скажешь, так я тебя сию же минуту к maman отведу.

— Я не боюсь!

— А-а, так ты так? — и, схватив Савченко за руку, старуха потащила ее к начальнице.

Притихшие девочки испуганно смотрели вслед удаляющейся подруге.

— Ведь от злости придралась. Бедная наша Савочка! — со слезами воскликнула Арбатова.

— У нее давно зуб на Ганю был, — вставила Кутлер.

— Это я ее невольно подвела, да и вас всех, медам, — рыдая, каялась Замайко.

— Полно, душка, кто тебя винит? Все виноваты, сами нашалили, сами и отвечать будем. А вот Савченко-то ни за что может вылететь из института, — с тревогой промолвила Грибунова.

— Господи, что-то теперь будет, что-то будет? — всхлипывала Рыкова.

А Ганя тем временем едва поспевала за тащившей ее к начальнице старухой.

Идти пришлось через весь институт. Но по мере приближения к квартире начальницы шаги Струковой замедлялись: видимо, она что-то обдумывала. Это не ускользнуло от наблюдательной Гани, которой почему-то вдруг все стало безразлично.

«Ну и исключат, и пусть, и пусть, — говорила она себе, — а все же я не виновата! И папа, и дедушка мне поверят!»

— Попроси прощения, — неожиданно обратилась к ней синявка.

«А, так ты на уступки идешь?» — подумала Ганя, но упрямо промолчала.

— Слышала ты, что я тебе сказала? Проси прощения, а то сейчас будешь перед начальницей!

Ганя молча смотрела в пол, но на душе ее посветлело: она поняла, что классюха зашла слишком далеко в своих угрозах и сама испугалась за их последствия.