Этот Вильям! - Ричмал Кромптон Страница 32

— Чай готов, молодой человек. Пожалуйте на чай.

Вокруг столпились остальные.

— Вы сказали… чай? — запинаясь, произнес Вильям. Значит, сон продолжался. Во всяком случае, пока что.

Кукхэм довольно хохотнул:

— Да, и еще какой! С пирожными и печеньем, с хлопушками и подарками…

Арабелла прямо-таки рог раскрыла от изумления… Вильям же приободрился и приосанился. Он не мог представить, откуда и почему появились угощение и подарки, но в ту минуту все это не только спасло ситуацию, но и покрыло его славой в глазах сотоварищей.

— Пришли милые леди и устроили для вас чаепитие, — продолжал Кукхэм. — Они так добры, что принесли для вас игрушки и хорошую новую одежду.

Вильям давно уже отказался понимать, что происходит. Но все это было в лучших «эвакуационных» традициях… Добрые взрослые, раздающие одежду и игрушки.

— А мишку они принесли? — спросила Кэролайн.

— Да, юная леди, — сказал Кукхэм. — Я видел, что одна из них держала мишку.

— Вот здорово! — сказала Кэролайн.

— А у другой было духовое ружье.

— Здорово! — сказал Виктор Джеймсон. — Мне нужно новое.

— А еще у одной лук и стрелы.

— Чур, это мое — поспешно вставил Вильям.

— Значит, будет праздник? — спросила Арабелла. — Голос у нее был тихий и какой-то смиренный, от ее обычно резкого, повелительного тона и следа не осталось.

— Похоже, что так! — сказал старый Кукхэм.

Вильям постепенно приходил в себя.

— Я решил устроить праздник в самый первый день, — небрежно сказал он. — Я не говорил вам об этом, чтобы получился сюрприз… Ну, идемте в дом.

Все пошли за ним по лужайке. Кэролайн ликующе пританцовывала:

— О, Вильям, ты такой умный. Какой ты молодец, что не забыл про медвежонка.

Весело пересекли они лужайку. Весело вошли через дверь на веранде в столовую. И тут — с ужасом — эвакуированные и комитет уставились друг на друга поверх коробок с хлопушками, конфет, пирожных и игрушек…

* * *

Удрученный, шел Вильям по дороге.

— Ведь они попросили меня, — уныло бормотал он. — Сами попросили. Сначала требуют, а потом злятся. Господи, можно подумать, я кого-нибудь прикончил, а не старался для них же сделать хорошее. Вот всегда так. Чем больше стараешься для других, тем тебе будет хуже… После этого не захочешь никогда ничего ни для кого делать. Столько пришлось…

Он остановился. По переулку, примыкающему к шоссе, шла Кэролайн. Она увидела Вильяма и подбежала к нему.

— О, Вильям, все было замечательно! — воскликнула она.

— Замечательно! — с горечью отозвался он. — Самый конец не был замечательным.

— А для меня был, — сказала Кэролайн. — Для меня ты сделал все, как надо. Сначала мы наигрались, а потом, когда я начала скучать о мамочке и моем любимом старом мишке, ты их привел. Совсем как волшебник.

— О… — протянул Вильям, не сразу освоив эту новую интерпретацию событий. — Одна ты так думаешь. Черт! А знаешь, как мне от мамы досталось!

— Мне от моей тоже немного, — весело улыбнулась Кэролайн. — А потом она дала мне трехпенсовик.

— Трехпенсовик! — повторил Вильям, снова помрачнев. — Черт! А моя совсем наоборот. Похоже, мне во всю жизнь больше не видать трех пенсов.

— Я хочу их сейчас же и потратить, — сказала Кэролайн.

— На что? — спросил Вильям с неожиданным для самого себя интересом, но тут же опять нахмурился. — Вообще-то мне наплевать на деньги. Мне на все наплевать. Меня воротит от всех, кто наезжает и наезжает на меня совсем ни за что…

— Я хотела купить леденцов. Я люблю леденцы, а ты?

— Леденцы? — переспросил Вильям, стараясь сохранить человеконенавистническое выражение лица и полное безразличие ко всем сторонам жизни. — Ну, против леденцов я ничего не имею.

— Пойдем вместе и купим, — предложила Кэролайн.

Вильям повеселел. Вопреки всему у него возрождался интерес к жизни.

— Ладно, — согласился он, — пойдем.

— А потом мы их поделим, — сказала Кэролайн. — Половину тебе, половину мне. Ты устроил такой замечательный день для меня. Пошли, бежим… Ты маленькие леденцы любишь или большие?

И Вильям, взяв Кэролайн за руку, вприпрыжку и с веселым гиканьем помчался с ней по дороге.

Не повезло сегодня.

Может не повезти и завтра.

Но есть еще на свете леденцы.

Потомок Шекспира

Вильям, Джинджер, Дуглас и Генри возвращались из школы домой. Один из учителей в тот день почему-то отсутствовал, и вместо его урока было велено готовить домашнее задание. Нельзя сказать, что Вильям использовал это время по назначению. Первые полчаса он мастерил крыс из пропитанных чернилами промокашек, пока его не пересадили на переднюю парту, чтобы там, под присмотром, он занимался делом.

Пришлось ему открыть Шекспира и нехотя заучивать строки, которые задал учитель:

Друзья, сограждане, внемлите мне! Не восхвалять я Цезаря пришел, А хоронить. Ведь зло людей переживает, Добро же погребают с ними…

— бубнил он и тер пальцами глаза, отчего вскоре веснушчатое лицо его тоже покрылось чернильными разводами. Это было в порядке вещей. Миссис Браун не раз сетовала, что стоит ему прикоснуться к чернилам, как «сразу он весь перемажется». Она даже ощущала какое-то беспокойство, когда сын приходил из школы относительно чистым.

Вильям шел с Джинджером, Дугласом и Генри, весело повторяя нараспев: «Друзья, сограждане, внемлите мне…»

— А кем был этот Шекспир? — спросил он.

— Поэт, — сказал Дуглас. — Он… жил… и умер.

— А что он делая?

— Стихи писал.

— Разве это дело? — презрительно сказал Вильям. — Я тоже могу писать стихи… Я спрашиваю, он сражался или что?

— В начале книжки говорится, что он играл в театре, — неуверенно произнес Генри.

— Подумаешь! — сказал Вильям. — Я тоже могу играть.

— Ему ставят разные памятники, — сказал Генри с видом знатока.

— Ну, если это все, что он делал, — с возмущением сказал Вильям, — то и мне должны памятники ставить. Я тоже могу писать стихи и играть на сцене.