Синий краб - Владислав Крапивин Страница 32

— Разумеется, менее шумным и более безопасным?

— Если не ошибаюсь, вы с корвета «Гриф»? — спросил он, начиная выходить из себя.

— Вы ошибаетесь не более, чем я, считая вас трусом и негодяем, — бросил я ему. Он круто повернулся и пошел прочь. Стек остался лежать на желтых плитах тротуара.

Взбудораженный столкновением, я шагал, не обращая внимания на дорогу, и скоро оказался за городом. Тропинка, вьющаяся среди густой зелени, привела на высокий берег. Сверкая синевой и солнцем, передо мной открылась бухта Порт-Джексон…

Кто-то робко тронул меня за плечо. Я обернулся. Черный высохший старик смотрел на меня, беззвучно шевеля губами. Рядом с ним стоял мальчик, за которого я недавно заступился. Один глаз у него совсем заплыл, другой глядел серьезно и внимательно.

Старик вдруг улыбнулся, открыв редкие коричневые зубы, и что-то хрипло забормотал. «Хороший сэр… Хорошо…» — разобрал я и понял, что он благодарит меня. Потом туземец достал из-под лохмотьев плоскую деревянную коробочку и протянул ее мне. Заметив мое недоумение, он заговорил громко и возбужденно, однако по-прежнему непонятно. Он показывал высохшей рукой на бухту, но, кроме множества кораблей, я ничего там не видел. В речи старика несколько раз прозвучало слово «Норфольк». Корабля с таким названием на рейде, по-моему, не было.

Неожиданно старик замолчал и осторожно вложил коробку в мою ладонь.

— Многие белые хотели ее… Хороший сэр, — медленно сказал он, повернулся и побрел в заросли, держась за плечо мальчика.

Я разглядывал подарок. Это была деревянная отполированная табакерка, без всяких украшений на крышке. В первой же лавке я наполнил ее табаком, так как уже в то время завел привычку курить трубку.

Я провел в Сиднее весь день: приятно было после долгого плавания ступать по твердой земле. Несколько раз, проходя по улицам, я чувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд, но, обернувшись, не замечал среди людей никого, кто мог бы интересоваться мной. Вечером, возвращаясь на пристань, я шел глухим, слабо освещенным переулком и услышал вдруг, как кто-то зовет меня:

— Прошу вас, подождите, сэр!

Я остановился. Какой-то человек, по одежде — матрос с торгового судна, догнал меня.

— Ради бога, сэр, не сочтите за дерзость. — Он говорил по-английски, но с легким акцентом. — Прошу вас, всего щепоть табаку.

Пожав плечом, я вынул табакерку. В тот же миг она была выхвачена, и человек бросился прочь. Он, видимо, рассчитывал на мою растерянность, но я быстро овладел собой: через две секунды настиг незнакомца и свалил его ударом в спину. Табакерка упала на мостовую, а ее похититель вскочил на ноги и выхватил нож. Но я уже достал револьвер и предложил бандиту убираться ко всем чертям. Он счел за благо последовать моему совету, а я вернулся на корабль и тут же был приглашен к командиру корвета.

Барон фон Грюнберг встретил меня сухо.

— От капитана фрегата «Дискавери» я получил сообщение, что вы, мичман Смолин, сегодня на улице затеяли ссору, подобно пьяному матросу, — начал он, шагая по каюте.

— Ваше сравнение и ваш тон кажутся мне неуместными, барон, — вскипев при упоминании об утреннем событии, резко ответил я. Командир на секунду опешил, потом…»

Остальные листы были скрыты под клочьями обоев, отодрать которые никак не удалось. Лишь кое-где можно было разобрать отдельные слова и фразы:

«…предпочтя отставку… сошел на берег в Сид… Норвежец часто говорил мне: «Если ты любишь море больше своих эполет, ты будешь моряком. Не… Я любил… больше… Прав был… чайные клипера…»

Дальше опять был незаклеенный лист, начинавшийся словами:

«…когда я вернулся в Одессу и узнал…»

Что узнал мичман Смолин, вернувшись в Одессу, Славке осталось неизвестным. Оборвав чтение, он помчался за тетрадью, чтобы переписать удивительный рассказ о приключении в Сиднее, а когда вернулся, было поздно. Всю стену закрывали новые обои.

— Ну, что вы наделали! — завопил Славка. — Ведь это же, может быть, исторический документ!

— Да бог с тобой, — успокаивала его Анна Григорьевна. — Старье-то всякое… А человек, который писал, давно помер.

Славка с ненавистью посмотрел на голубые васильки обоев, навсегда скрывшие под собой таинственные страницы.

— А кто писал это? — Славка надеялся, что еще не все потеряно и можно будет узнать что-нибудь об авторе загадочных записок.

Анна Григорьевна была в хорошем настроении и отвечала на вопросы довольно охотно.

— Жил тут человек один. Я еще девчонкой была… Имя-то не помню. Звали его все капитаном. Моряк он был, на поселение сосланный. Жил сначала в Тобольске, а потом в наш город переехал. После революции выбрали его куда-то… Потом Колчак стал наступать. Как-то вечером, смотрю, сидит капитан и наган чистит. Потом тетке моей принес тетрадку, просил сохранить, ушел и не вернулся. А тетка, видать, и залепила стену его бумагами. Все одно, погиб человек…

— А трубку курил этот капитан? — допрашивал Славка.

— Курил, — вздохнула Анна Григорьевна. — Все к теткиному мужу приходил табачок занимать. Табакерку достанет и стучит ногтем, по крышке: пустая, мол…

— А табакерка… какая была? — осторожно спросил Славка.

— Господи, да где же я упомню? Тебе-то зачем? Деревянная, вроде бы… Да она еще недавно в сундуке валялась.

Славка заволновался. Из дальнейших расспросов он узнал, что после капитана остался сундук. Он был почти пустой, и туда стали складывать разные ненужные вещи. Там лежала и табакерка. Последнее время сундук стоял в чулане у племянницы Анны Григорьевны.

Через полчаса Славка мчался на улицу Пушкина, зажав в кулаке записку Анны Григорьевны…

Дом номер четырнадцать на улице Пушкина оказался деревянным, двухэтажным. Славка поднялся по скрипучей лестнице и постучал. Не дождавшись ответа, он хотел постучать снова, но за его спиной скрипнула дверь соседней квартиры. Он обернулся.

На пороге стоял мальчик лет одиннадцати, чуть пониже Славки, темноволосый, с облупившейся от загара переносицей. В руках он держал широкие полосы резины.

— Там нет никого, — сказал он, кивнув на запертую дверь. — Все уехали на дачу.

— Надолго?

— Недели на две.

Славка приуныл: возможность отыскать табакерку отодвигалась на полмесяца.

— Куда хоть они уехали?

— Да я не знаю…

Славка с досадой посмотрел на мальчишку. Тот по-прежнему стоял на пороге, не зная, видимо, о чем говорить, и не решаясь уйти. Славка тоже не уходил, хотя было уже ясно, что делать здесь больше нечего.

— Что это у тебя? — спросил он, чтобы нарушить неловкое молчание, и показал на куски резины.

— Это я ласты делаю, — оживился мальчик. — Для подводного плавания.