Скажи, Красная Шапочка - Беате Тереза Ханика Страница 31

Лиззи. В один прекрасный день она появилась в моей жизни. На уроке музыки у фрау Нойман, как раз передо мной. Я ждала своей очереди перед комнатой для занятий и слышала, как Лиззи играет на пианино. Это было ужасно. Она воодушевленно колотила по клавишам, почти не попадая на верные, чем приводила фрау Нойман в совершеннейшее отчаяние. Ровно в два ее урок заканчивался, она, как молния, выскакивала из двери и убегала, приветливо мне улыбнувшись, но никогда не оставалась, чтобы поболтать. Этот спектакль повторялся раз за разом несколько недель, а потом она заговорила со мной.

Теперь уже скоро, — прошептала она, прежде чем побежать вниз по лестнице.

В каком смысле — скоро? — спросила я тоже шепотом.

Выгонит она меня, — сказала Лиззи.

С того дня она держала меня в курсе дела. Она рассказала, что ее мама недавно начала работать в школе раннего музыкального развития и вбила себе в голову, что Лиззи тоже надо заниматься музыкой.

Я ей сказала, что мне подошли бы ударные, — сказала Лиззи, но она ничего и слышать не хотела.

Каждый раз, когда мы встречались у фрау Нойман, мы немножко разговаривали друг с другом, недолго, пока фрау Нойман раскладывала ноты и протирала клавиши пианино дезинфицирующей жидкостью. У фрау Нойман был такой бзик — она воображала, что ей постоянно угрожают бактерии, и поэтому дезинфицировала пианино после каждого урока.

До того дня, когда фрау Нойман действительно выгнала Лиззи, нам не приходило в голову встретиться после урока, но в тот день Лиззи подождала меня на лестнице. Хотя была зима, и она чуть не отморозила себе все что можно, сидя на ступеньках.

Привет, — сказала она, ну, что скажешь? Дело сделано!

Мы рассмеялись, а потом я взяла Лиззи к бабушке и дедушке. Лиззи долго не раздумывала, она вела себя так, как будто уже много раз проходила со мной пару десятков метров до их дома. Мы шли, размахивая папками с нотами, бросались снежками, и все было в сто раз лучше, чем всегда, потому что мы были вместе.

У бабушки мы помогли друг дружке с домашними заданиями, Лиззи лучше успевала по математике, а я — по немецкому. Мы выяснили, что живем недалеко друг от друга, но Лиззи ходит в другую школу, в частную, за которую платит ее отец, потому что его мучит совесть из-за романа с Аннабель. Лиззи сказала, что отцу платить за школу нетрудно, так даже лучше, чем когда он вечно торчал дома и всех нервировал.

Потом мы услышали, как в квартиру входит дедушка. Бабушка удалилась на кухню. Она явно нервничала и заявила, что ей надо мыть посуду, хотя ее давно уже вымыли, просто ей не хотелось встречаться с дедушкой.

Где же моя Мальвиночка, — крикнул он, а Лиззи захихикала и постучала пальцем по лбу.

Немножко того, да? — прошептала она.

Я придвинулась к ней поближе, мне было немножко страшно, но все обошлось. Дедушка вошел, увидел нас обеих сидящих за столом и не осмелился устраивать театр при Лиззи. Он вел себя очень дружелюбно, принес нам шоколада и мармеладных мишек, потом уселся на стул и глядел на нас.

Я победила.

С того дня Лиззи каждый раз приходила со мной. Мы встречались у дома фрау Нойман, шли к дедушке и бабушке, и ничего не случалось, наступила спокойная жизнь. Я чувствовала себя в безопасности.

* * * *

Пройдет не так много времени, и именно там, где я сейчас стою, люди будут толкать тележки, набитые продуктами, по длинным проходам между полками с яркими упаковками и никогда не узнают, что земля здесь была покрыта ромашками и одуванчиками, не узнают, что в разных уголках и нишах виллы устраивали свои гнезда мелкие зверушки, а под крышей на балках жили голуби. У них не будет об этом ни малейшего понятия, они встанут в очередь в кассу и начнут злиться, потому что очередь движется слишком медленно, потому что денег не хватает, а дети ноют. Сейчас здесь никого нет. Ветер стих, апрель скоро закончится, лето засияет над лугами и сожжет мне кожу на плечах.

Я поднимаюсь по лестнице на чердак и стараюсь все-все отпечатать в памяти, чтобы не забыть: как скрипит дерево, какие трещины в стенах, запах гари, который по-прежнему ощутим на втором этаже. Вот и Синяя Борода. Я вынимаю фотографию из рамки, дважды складываю ее и кладу в карман. Я не хочу ничего забыть, хочу, чтобы все сохранилось в моем сердце без изменений. Все истории и звук босых ног, когда бежишь вниз по лестнице, Лиззин смех между балками и воркование голубей.

Закрыв глаза, я падаю спиной на кучу моих матрасов и не могу поверить, что всего этого больше не будет, даже запах исчезнет, а вместо него будет пахнуть чистящими средствами, выхлопными газами и кондиционированным воздухом.

Муха, — думаю я, Муха, Муха, Муха.

Я хочу, чтобы он был здесь и прогнал мои мрачные мысли. Вилла, дедушка, Бичек, ее вчерашняя история.

Я могу себе представить, что чувствовала Катя, когда вместе с маленькой сестрой прыгнула со скалы. Безвыходность. Безнадежность. Одиночество. Я вижу их обеих перед собой, как они идут по тропинке, Катя впереди, она решительно тянет сестру за собой, все выше и выше в гору, младшая за ней не поспевает, но Катя не сбавляет шаг. Ей удалось найти заветный выключатель, нажать на него и отключить все мысли.

Он зашел слишком далеко, утром выполз из комнаты сестры, зевая, совсем еще заспанный. В прихожей наткнулся на Катю, оттолкнул ее прочь. Она слышала, как плачет сестра, тихо-тихо, жалобно, как раненый зверек. Сжав кулаки, она набросилась на него. Ты сволочь, кричала она, сволочь! А теперь она торопливо взбирается на утесы, и младшая, уцепившаяся за ее руку, весит не меньше ста килограммов. Может быть, когда они уже почти дошли до обрыва, начали сгущаться сумерки, оттуда, где стоят сестры, его не видно, но Катя знает, где он. Еще пятьдесят метров по прямой, по камням, поросшим мхом и лишайником, потом склон резко уходит вниз, на сто метров в глубину. Давай побежим, говорит Катя, закроем глаза и побежим. Младшая не боится, для нее это просто игра, она доверяет Кате и бежит быстро, так быстро, как только может, смеясь и расставив руки в стороны.