Меня зовут Мина - Дэвид Алмонд Страница 3

А иногда просто проходят мимо. Раньше-то они непременно обзывали меня ведьмой и невменяшкой. Орали: Обезьяна! Ворона! Так они развлекались весь прошлый год. Летом кидали мне во двор ромашки и кричали: Ромашки для невменяшки! Иногда бросали пакеты с водой: Водицы для психбольницы! Короче, демонстрировали прямо-таки чудеса изобретательности.

И вот наконец я слилась для них с пейзажем. Птицы считают меня веткой, а эти — камнем. Или фонарным столбом. Ну и ладно. Мне они тоже никто. Я на них даже не смотрю. Да кто они такие? Тьфу! ТЬФУ! Ничтожества!

С дерева нашу Соколиную улицу видно насквозь, от начала до конца. Улица узенькая, дворики маленькие, одно дерево только и помещается перед домом. Сами дома стоят в рядок: одинаковые, старинные, им лет по восемьдесят, не меньше. За домами — гаражи и тропинки вдоль заборов. Соколиная улица не кончается, она переходит в Воронью. Там дома побольше и постарше. У меня там есть собственный дом. То есть он станет моим, когда вырасту. Дом довольно ветхий, и там живут потрясающие существа. Спасибо тебе, дедушка! Я поднимаю глаза к небу. Спасибо тебе, дедушка! Ты оставил этот дом мне. Так прямо и написал в завещании. Дедушка тоже умер. Мы говорим, что он в раю, вместе с папой.

Рай. Раньше я думала, что сама идея рая — какая-то глупость. Ведь если представить всех, кто уже умер, и собрать всю эту толпищу, будет ужасно тесно! Где во Вселенной столько людей разместить?

— А лай болсой? — спросила я маму однажды, когда я ещё не очень хорошо выговаривала звуки.

Мимо нас ехал кортеж с гробом: покойника везли на большое кладбище на улице Джесмонд, туда, где похоронен папа.

— Рай? Конечно большой, — ответила мама. — Очень-очень большой.

Тогда я попыталась представить все кладбища во всём огромном мире. И всех похороненных там людей. Ведь людей до нас было очень много, и все они умерли, и так продолжается уже много-много лет. В голове не умещается!

— Лай дозен быть гламадный! — заключила я.

— Ты права, — сказала мама.

А потом мы с мамой прочитали в энциклопедии, что на Земле во все предыдущие эпохи, вместе взятые, не считая последних пятидесяти лет, проживало меньше людей, чем живёт сейчас.

Мы очень удивились.

И тогда, не сразу, конечно, а через пару часов, до меня дошло самое главное.

— Лай не такой уз болсой! Не более Земли!

— Да, пожалуй, — согласилась мама.

И мы рассмеялись. Ведь понятно, что Земля — всего-то песчинка во Вселенной. Да и на Земле пока не очень тесно. Тут может поместиться ещё много тел, а в раю — много душ.

Теперь-то я рассуждаю совсем иначе. Идея рая мне по-прежнему кажется нелепой, но уже по другим причинам. Когда люди пытаются описать рай, мне становится тоскливо. Даже тошно. Рай — это скучное-прескучное место. Ну что там делать? Петь, питаться нектаром и ещё какой-то ерундой, пялиться на Бога, восхвалять Его и быть образцово-показательным? СКУКОТИЩА! Только подумаю — уже зеваю во весь рот. Кому охота так жить век за веком, век за веком? Может, рай — для миссис Черпенс? Ну уж во всяком случае не для меня. Я уверена, что даже ангелам там давно всё опостылело. Ангелам наверняка хочется бананов, мармелада-шоколада, хочется слышать, как звенят комары и жужжат мухи, хочется лазить по деревьям, играть с кошкой. Спорим, они смотрят на нас сверху и завидуют? Они бы с радостью пожили как люди. Да-да, они бы хотели стать людьми. Ну разве что перспектива смерти может отвратить их от этой затеи.

Короче, на самом деле ни в какой рай я не верю. И в ангелов тоже. Я уверена, что это — всё, что я вижу вокруг, — и есть единственно возможный рай. Просто люди этого пока не осознали. Они не понимают, что они и есть ангелы. Других не бывает.

Скажете, глупость? Вовсе нет! Посмотрите на дроздов, на блики солнца на их чёрных перьях. Чёрное серебрится, отливает лиловым, зелёным, даже белым! А теперь послушайте, как они поют! Посмотрите, как слетают с дерева и устремляются в небо! А почки? Только взгляните! Вот почка, а скоро будет листок — зелёный, клейкий… Я могу всё! Могу потрогать ствол дерева. Какой он шершавый и крепкий! Могу прислушаться к биению своего сердца, ощутить, как солнце гладит мне щёку, как ветер развевает волосы! Вспомните, как звучит человеческий голос, как устроена Солнечная система, как греет ладонь кошка — только гладь! А море? А бананы? А утконос? А какие штуки умеют мастерить люди! Дома строят, дороги мостят, тротуары по бокам прокладывают, шпилями небо протыкают! Придумали автомобили. Слагают песни, сочиняют стихи. Да-да, я знаю, до ангелов людям далеко, люди несовершенны. Но совершенство — это же скукотища. Разве в нём смысл?

Оглянитесь! Вберите в себя мир. Понюхайте его, лизните, вслушайтесь в него, потрогайте, всмотритесь. Да, про его несовершенство я тоже слышала. В мире без всякой причины происходят ужасные, ужасные вещи. Вот почему, почему умер мой папа? Почему в мире случаются голод, страх, тьма, войны? Не знаю я этого, я же ещё ребёнок. Откуда я возьму ответы на все вопросы? Но этот ужасный мир так странно прекрасен… так благоуханно прекрасен… у меня даже сердце останавливается!

— Мина! — зовёт мама. — Мина!

— Иду, мам!

Но я не иду.

На нашей улице стоит белый фургон. Возле дома мистера Майерса. Мистер Майерс, между прочим, умер, (вот, кстати, почему? Почему все умирают? Пора бы на нашей улице кому-нибудь и родиться!) Его звали Эрни, и он был очень старый. Всё стоял у окна, но махать ему рукой или улыбаться было бесполезно. Он так смотрел, будто тебя там вовсе нет. Или будто ты ему привиделась. Помню, я часто пыталась представить, о чём он думает. Видит ли то, что вижу я, или у него перед глазами совсем другие картинки? А может, он вообще ничего не видит? И весь мир, и я, и все другие люди кажутся ему сном? Но если уж на то пошло, точно ли все люди видят одно и то же? Может, всем нам что-то снится? Причём разное? Если так, то, разумеется, мы об этом не подозреваем.

В этот дом иногда наведывался доктор. Приезжал на серой, унылой машине. Сам тоже какой-то серый и унылый. Однажды он проходил и заметил меня на дереве. Я помахала, но доктор скорчил такую рожу, будто сидеть на дереве — самое тупое занятие в мире, тупее не придумаешь. И по всему было понятно, что такому, как он, не пристало улыбаться и махать такой, как я. Ну и не надо. Главное, чтобы этот доктор не был моим доктором. От одного его взгляда мурашки по спине. И вообще, врач он наверняка никудышный. Мистер Майерс умер и лежал там мёртвый целую неделю, прежде чем его нашли под столом на кухне. Бедняга. У него есть дочь, но не думаю, что она его любила. Она-то и крутится сейчас около белого фургона, какие-то вещи из дома выносит. С мученическим видом. Впрочем, когда Эрни был жив, она тоже не выглядела счастливой. Сейчас эта несчастница грузит в фургон старые настольные лампы, протёртые ковры, стулья-развалюхи. А рассчитывала небось найти тайник с золотом. Может, ещё найдёт? Мама говорит, что там полно всякой всячины, и чердак вещами забит, и гараж во дворе за домом.