Томек в Гран-Чако - Альфред Шклярский Страница 3

– Что-то я сегодня проканителился… – негромко произнес он.

Новицкий резко поднялся с валуна, быстро зашагал, спускаясь вглубь ущелья. Руины древнего города были совсем недалеко, но в этих широтах ночь наступала сразу, без всяких сумерек. Вскоре он оказался на выступе скалы. Внизу под ним раскинулись буйные заросли, вилась хорошо утоптанная тропа: Новицкий уже присел, собираясь соскочить на тропу, но вдруг неожиданно он замер. На тропе стояла Агуа, самая молодая из жен жреца. Стояла, как вкопанная, только легонько дрожали вытянутые вперед руки. Глаза индианки заполнял дикий страх. Новицкий мгновенно понял ужас ситуации. Неподалеку от женщины маленький мальчик, наклонившись, не давал вырваться из его рук детенышу пумы [5]! А в нескольких шагах за его спиной готовилась к прыжку сребристо-рыжая мать детеныша.

Разъяренная морда, оскаленные клыки, хвост все быстрее бьет по бокам. Видимо, она вышла на вечернюю охоту, а детеныш самовольно увязался за нею и наткнулся на индианку с мальчиком. Над ничего не подозревающим ребенком нависла смертельная опасность. Американские львы, пумы редко нападают на людей, однако в случаях, когда что-то угрожает их жизни или жизни их потомства, они набираются на это храбрости. Вот и сейчас детеныш оказался в опасном положении, а пумы очень заботливые матери…

«Они погибнут – и женщина, и ребенок!» – мелькнуло у Новицкого в мозгу.

Он не колебался ни секунды. Наклонившись вперед, осторожно стал прокрадываться на другой конец выступа скалы. Наконец, оказался как раз посредине между ребенком и хищником. Не отрывая взгляда, передвинул нож в чехле на правый бок. Пума пока не замечала притаившегося на нависшем выступе скалы человека, она вся была устремлена к скулящему детенышу. Зловеще поблескивали удлиненные, прищуренные глаза, все сильнее ощеривалась пасть, она как будто съежилась… Раздалось гулкое рычание, и пума, как пружина, кинулась вперед. Но не успела она коснуться мальчика, как ей на спину свалился Новицкий, всей тяжестью своего тела он прижал пуму к земле. В мгновение ока просунул руку под голову животного, прижал ее к своей груди. Должно быть, могучее то было объятие. Из широко раздвинутой пасти вырвалось хрипение. Блестящее тело закручивалось, раскручивалось подобно гибкой пружине, но где ей было справиться с таким богатырем, как Новицкий. Ноги его клещами обхватили взбесившуюся пуму, не давая ей сбросить себя. Новицкий прекрасно понимал, что, если бы пуме удалось скинуть его, она тут же бы схватила его за горло. Разгорелась отчаянная борьба. Сплетенные в один клубок человек и зверь катались по земле так быстро, что невозможно было уловить, кто из них находится сверху. На руках Новицкого напряглись жилы, на лбу выступил обильный пот. Острые когти хищника уже прошлись по его левому бедру. Схватка принимала плохой оборот, однако Новицкий одной рукой еще сильнее сжал горло зверя, а второй потянулся к заткнутому за пояс ножу. Стальное острие входило в сопротивляющуюся плоть. Казалось, неукротимая пума вот-вот сбросит его с себя, но, видимо, нож все-таки попал туда, куда надо, метания пумы начали слабеть, пока, наконец, она совсем не затихла.

Долго еще лежал Новицкий на земле, прижимая к груди голову пумы. Только полная неподвижность зверя, в конце концов, убедила его, что все кончено. Столкнув с себя тело пумы, он сел на землю. Тяжело дыша, огляделся в поисках женщины и ребенка. Молодая индианка, присев на корточки, прижимала к себе испуганного мальчонку. Новицкий улыбнулся им и заговорил на наречии, в котором араваканский язык и язык кечуа перемешивались с испанским [6].

– Все, не бойся! Можешь идти домой! – Новицкий хотел было подняться, но острая боль в левом бедре напомнила о ране. Он глянул на ногу. В разодранной штанине зияла кровавая рана.

– Ах, сто дохлых китов в зубы! – буркнул Новицкий. – Ничего себе меня зверюга тяпнула! Надо остановить кровь…

Он стянул с себя рубашку, отхватил ножом рукава, смастерил из них бинты. Перевязка много времени не заняла. Наконец, он поднялся, спотыкаясь, проковылял к несостоявшимся жертвам пумы, взял мальчика на руки. Парнишка доверчиво обхватил его ручонками за шею, прижался.

– Ну-ну, братишка, не бойся, все теперь хорошо, – успокаивал его Новицкий. – Слава Богу, я тут вовремя оказался. Агуа, вставай, пойдем, ночь на дворе. – Но женщина по-прежнему не поднималась на ноги, а в устремленном на Новицкого взоре читалось восхищение. Индейцы всегда очень высоко ставили мужество и мужскую силу, но индианку изумила не только безмерная храбрость Новицкого. Ведь этот, по сути, безоружный белый пленник рисковал своей жизнью, чтобы спасти от неминуемой смерти тех, кто держал его в неволе.

А Новицкому и в голову не приходило, что творится в душе молодой, красивой индианки, для него-то было само собой разумеющимся, что сильный должен защищать слабых, а уж особенно женщин и детей. Он просто-напросто выполнил свой долг, что в том особенного? Поведение индианки начало его раздражать, он заворчал:

– Ну что ты на меня вытаращилась? Не видела мужика в рваных штанах? А верно ведь, может и не видела. Разгуливаете, в чем мать родила, так тебе и штаны редкость! Ладно, хорошенького понемножку. Идем уж, кишки в животе играют марш. – Тут уж онемение индианки достигло предела. Оказывается, белый человек даже не считал свои действия чем-то особенным. Она поднялась с земли, раздираемая противоречивыми чувствами: – Пума ведь тебя ранила, сможешь ли ты сам дойти? – спросила она.

– Могу – не могу, надо скорей добираться, – возразил Новицкий, – когти у зверя грязные, надо очистить рану, чтобы не загноилась.

– Онари знает хорошие снадобья, он тобой займется, – сказала Агуа.

– Знаю, знаю, твой почтенный муженек колдует над травами и ядами, что ведьма с Лысой горы или заправский аптекарь, – настроение Новицкого на глазах улучшалось.