Фото на развалинах - Николай Пономарев Страница 3

— Привет, — сказала она.

Это ничего не значило, она со всеми всегда здоровается. Я кивнул и пошёл впереди.

Давно заметил, что влюбленные мало того, что выглядят дурацки, они ещё очень незащищены. Объект любви, зная, что его любят, может вести себя весьма гадко, причиняя влюблённому страдания. А может и вовсе послать. Поэтому с того дня, когда я понял, что неразумно влюбился в Титову, я постоянно напоминал себе, что в любом случае никто о моих чувствах знать не должен. То, что я смотрю на неё в школе, — так сижу прямо за ней, куда мне ещё смотреть? А то, что щёлкаю фотиком, — так я всегда с ним хожу, щёлкаю всё подряд, к этому класс уже тоже привык. А вот признаться ей или кому-то проболтаться о том, что думаю о Наташе, — этому не бывать никогда. С самоконтролем у меня всё в порядке. И жить разумом, а не эмоциями я умею!

У расписания мы оказались одновременно — только я уже переобувшись, а Наташа — только с улицы.

— Смотри-ка, — сказала она мне, — история будет, надо же!

Историчка, которая вела в нашем классе, тяжело заболела ещё в начале сентября, и теперь историю у нас вела то историчка из маткласса, то студенты-практиканты. А чаще всего уроки просто заменяли другим предметом.

Просыпаться и тащиться на первый урок ради того, чтобы слушать какую-нибудь студентку, которая волнуется, заикается и чаще всего в истории понимает гораздо меньше меня самого, было глупо. И с окончательно испорченным настроением я забрался за свою последнюю парту…

Вместо знакомой исторички или практикантки в класс вошёл высокий худой дядька в белом свитере и в очках. Он положил на учительский стол стопку книг, классный журнал и радостно сказал:

— Здравствуйте, садитесь. Я ваш новый преподаватель истории. Зовут меня Виктор Валентинович Карбони.

И, видимо для большей убедительности, он написал своё имя мелом на доске.

— Итальянец, что ли? — спросил я негромко, не ожидая ответа.

Однако уши у нового преподавателя были что надо. Он повернулся и, всё ещё улыбаясь, пояснил:

— Дед был итальянским коммунистом, а я внук — уже русский.

Карбони оказался странным типом. Выглядел он слишком счастливым для учителя. Кроме того, он не стал вести урок по какой-нибудь определённой теме. Он стал с нами знакомиться. Попросил каждого написать на бумажке что-нибудь о себе. Что угодно. Это было забавно. Я подумал и написал: «Фёдоров Елисей Александрович. Гений».

Сидящие впереди меня Наташа и Алиска Зеленина, хихикая, гадали, сколько же историку лет и надолго ли он к нам. Я не особо силён в определении возраста, поэтому их версии, что ему от двадцати семи до тридцати двух, поверил. Несомненно, историк будет пользоваться у женской части класса популярностью. Ещё бы, молодой, весёлый, симпатичный. Я на всякий случай посмотрел на его правую руку — кольца не было. Ну вот, ещё и неженатый.

Виктор Валентинович собрал бумажки и стал их читать. То есть автор записки вставал, представлялся, а потом историк задавал по его записке пару-тройку вопросов. Было весело. Почти все девчонки написали, что они любят историю. Ну да, как же!

Когда пришла моя очередь, я встал. Карбони внимательно прочёл мою фразу и спросил:

— А в какой области ты гений, Елисей?

— Во всех, — сказал я.

Глаза у него были голубые. И это тоже показалось мне лишним поводом для девчачьих страстей. Главное, чтобы Наташа в него не влюбилась. Вот это будет засада!

— Универсальный гений — это редкость, — улыбнулся он, — а всё-таки какой предмет тебе больше всего по душе?

— Никакой, — сказал я. — Я универсальный гений, и в этом моя карма.

Класс захохотал.

— Хорошо, садись, — Виктор Валентинович выглядел всё так же благодушно, — а теперь выясним, что для кого значит история…

— Классно ты ему, — заключил Денис, мой сосед по парте.

— Мало я ему, — пробурчал я. И подумал, что историк — дерьмо. Слюнявый добрячок, только и умеющий нравиться девочкам. Есть такой тип учителей. Ну уж нет, господин Карбони, моей любимой девушке ты не понравишься. Я поставлю тебя в идиотское положение, вот увидишь!

Весь оставшийся урок задания Виктора Валентиновича я не выполнял, а рисовал в тетрадке комиксы. Сначала — зловещую чёрную машину с жутким злодеем, увешанным топорами. У злодея были голубые глаза и очки. Потом сцену, в которой злодей прикидывается учителем, а сам зарубает всех моих одноклассников. Кроме Наташи, которую он похищает. И напоследок — сцену спасения дамы и себя, зарубающего маньяка его же оружием. Рисовал я всегда неплохо, так что получилось как надо — жутко и кроваво… Отрубленная голова Дениса, например, выглядела очень живописно в окружении гроздьев винограда… Или спасённая Наташа, которой я вручал вырезанное сердце маньяка…

• • •

На переменке только и разговоров было, что о новом историке. К тому же он обещал факультатив по философии. Обычно если речь шла о факультативе, девчонки это дело игнорировали, но на эти занятия записались почти все. В том числе и Наташа. Пришлось записываться и мне. Тем более за последние два года я, в основном с помощью Интернета, начитался столько философской мути, что было даже любопытно, в состоянии ли Карбони меня удивить. Интересно только, как Наташа собралась вмонтировать факультатив в своё и без того нагруженное расписание. Кроме школы она ходила на дополнительный английский и на танцы. Мне было проще — все кружки и секции, куда я был записан в прежней школе, я бросил под предлогом переезда, хотя на самом деле мне просто надоело и захотелось пожить для себя, распоряжаться своим временем самостоятельно. Да и какой смысл туда ходить? Знаменитым борцом, пловцом или фотографом я всё равно не стану, зато набить кому-нибудь морду, переплыть нашу речку и качественно сделать снимок уже и так могу. Так зачем убивать время?

— Елисей!

Я обернулся — внук итальянского коммуниста стоял рядом со мной.

— Елисей, я бы хотел с тобой поговорить. Это недолго.

Мы отошли с ним в уголок к окну. Народ на нас удивлённо косился.

— Я хотел сказать о карме, — он улыбнулся. — Знаешь, бывает, люди выучат несколько научных слов вроде «кармы» или «либидо» и начинают выдавать на каждом шагу. При этом содержание слов не понимают, для них это только штампы. Ты же умный парень. Поэтому я хотел тебя попросить — употребляй подобные слова в научном контексте. Хорошо?

— Что это Вас так задело? — удивился я. — Подумаешь, «карма». Слово как слово.

— Ты слушаешь поп-музыку? — вдруг спросил он.

— Нет.

— А хотел бы её слушать?

— Нет.

— Слова — та же музыка. Можно слушать Грига в исполнении оркестра, а можно слушать, как её напевает сосед, начисто лишённый слуха….

Он ещё раз улыбнулся и ушёл.

Я стоял у окна несколько растерянный. Претензии историка мне были непонятны и неприятны. Кто он вообще такой, чтобы советовать, какими словами мне выражаться, а какими нет?