Случайному гостю - Алексей Гедеонов Страница 29

Я открываю их вновь на кухне. Из закрытого крана неторопливой лентой льется серебристый ручеек — посуда переворачивается в его брызгах и отлетает на места, объятая жемчужным свечением. Кастрюли никогда еще не выглядели такими чистыми!!! Вилки, ножи и венчик хороводят у ящичка с фраже. Веник домовито и самостоятельно орудует по полу, вслед ему тащится мокрая тряпка, заставляя влажно поблескивать вишневые доски пола.

«Чистота — лучшая красота! Люкс! — самодовольно думаю я. — Вот что значит магия! Какие там пылесосы! Интересно, — подумал я с некоторым самодовольством, — а как насчет мастики? Вот бы заставить полотер ездить самостоятельно».

Сковородка немного дрогнула и нагрелась под моими пальцами, ненадолго.

Через несколько минут в кухне становится холодно, вернее прохладно — это неправильный эффект, правильнее было бы — тепло. Я отношу это на счет форточки.

Тряпка старательно протирает пол, снуясь даже под половиками, половицы выглядят свежеокрашенными. Веник разошелся не на шутку и просто летает по кухне, теряя соломинки сорго. Внезапно до меня доходит, что они подбираются к кругу и что, в принципе, полученный ими приказ (мой же — что обиднее всего!), позволит круг взломать, защиту разрушить, а тогда, кто знает — чем или кем могут захотеть стать веник и тряпка. Становится совсем холодно, у меня начинают ныть пальцы — вода в сковородке потихоньку затягивается ледком, он похож на жир.

Приблизившись к столу, веник с тряпкой, призвав на помощь ртутно поблескивающую воду из-под крана, отбрасывают всяческие сантименты и вступают в бой с розмарином и солью — те встают шуршащей стеной, делая что и велено — обороняют. Сковородка вздрагивает и начинает вертеться на столе, расплескивая воду и кусочки льда, я чувствую, что она тоже получила от меня больше, чем мне бы хотелось. Я бросаю в нее гвозди, погрохотав ими, сковородка успокаивается — на скатерти огромное влажное пятно исходит неприятно пахнущим паром. Я снимаю с запястья нитку — в общем-то этого делать нельзя, но здесь…

— Во имя кудели, чертополоха и Кровавой Луны, — прошу я нитку. — Помоги мне. — Нитка минуту дрожит в воздухе затем, вырастая подобно змее или лассо, просачивается сквозь стену розмарина и, охватывая, иссушая соперницу — душит ртутную жилу, уже успевшую растворить соль…

Веник, наш веник, — какова измена, — рассыпается в воздухе на тысячу тысяч соломинок, почему-то черного цвета, и оплетает розмариновую стену. Издав безрадостный вздох, розмарин осыпается мертвым пеплом на пол, прихватив с собою обидчика. Тряпка остается одна, некоторое время она нервически дергается, затем пучится и начинает расти подобно пузырю. Постепенно становятся видны голова, плечи — на кухне уже очень, очень холодно. Я в отчаянии бью тряпку сковородкой — безрезультатно — с таким же успехом можно было бы лупить по мокрой подушке. Тут открывается дверь и входит бабушка — на голове у нее красный платок, завязанный чалмой, одета она в домашнее: серое платье и длинную камизельку — безрукавку с отворотами, Сиренка все также сияет на воротнике. В руках у бабушки таз, в тазу бьются карпы. Вслед бабушке, подобострастно урча, вбегает крайне заинтересованная карпами Вакса.

— А что-то так зимно? — спрашивает бабушка и останавливается, не доходя до стола.

Тряпка — непонятно как увеличившаяся уже по пояс, темная фигура, всей зловещей массой поворачивается к ней, — с минуту царит тишина.

Дальше все случается очень быстро.

Я в очередной раз бью мокрую тушу сковородой — она булькает и разворачивается в мою сторону. Бабушка бросает таз, карпы вылетают на пол, Вакса увеличивается в размерах и издает шипение, звук от которого заползает просто за глаза.

Массивная черная фигура, выпростав из мокрых половиц под бывшей тряпкой ноги, надвигается на меня, я уже вижу руку, холеную мужскую руку, со множеством шрамов и кабошоном на искривленном пальце, рука забирает сковороду у меня из рук и бросает в Ваксу, Вакса уворачивается, шипя, та же рука пытается схватить меня за шею, но вздрагивает, коснувшись цепочки и трясется как от ожога, затем появляется вторая рука и лезет снять уже ставший ненужным черный кокон. «Сейчас увижу его глаза», — думаю я. — «И сразу умру», — приходит в голову следом. Бабушка снимает с ворота булавку, бросает её в чёрную, нависшую надо мной, жадно колышущуюся массу. И я вижу, как несколько раз перевернувшись, булавка обращается в Сирену — бесстрашную сияющую Морскую Деву с мечом. Серебряная фигура со всей силы опускает пламенеющий живым светом меч на черные лохмотья — тряпка разлетается пополам, тьма рассеивается дымом. Через минуту на полу, чисто выметенном и вымытом, лежат: карпы, Вакса, два маленьких лоскута и бабушкина серебряная булавка.

— Ежели сырники сели, — говорит бабушка. — Я тебя, лайдака, здушу!.. Надо было брать фенхель, — сказала бабушка, когда почистила и выпотрошила карпов.

Я точил ножи и на душе у меня было тяжко. Перед этим я собирал карпов с пола, мыл их, опять вымыл пол, а потом чистил картошку. Бабушка назидательно говорит:

— Фенхель безусловный помощник, эта трава понимает наши слабости, как никакая инна.

— А как же розмарин? — спрашиваю я. — Это же вообще король трав…

— Ну и ты заставил короля строить крепость, без войска, самого, а то не цысарское дело, — сказала бабушка и застелила половину стола клеенкой.

— Ты, Лесик, как атомна бомба, — продолжила бабушка, умащивая на клеенке здоровенную доску для рыбы — поверх доски был натянут застиранный кулёк. — Светишься скрозь стены и манишь агресорув. А все од тего, же ты неуважно учишься. И ленивый.

— Ну, у меня четыре по алгебре, — сказал я небрежно.

— Невеликая заслуга, — фыркнула бабушка, и затолкала внутрь карпа картофелину — Од алгебры нема проку, когда на тебя напала шмата ^[73]. Я говорю про инне учение, вот что ты взял для призвания помощников?

— Воду, петрушку, кусочек яблока и волос, — сказал я. — Все как вы учили. И соль…

— И как ты не слушал моих слов… То даремне, — мстительно сказала бабушка, и забила в другого карпа две картофелины сразу — ну, а какую петрушку?

— Кудрявую, — сказал я удивляясь, — как вы говорили.

— Я говорила — петрушка, пув яблонка и лаврис — лавровый лист, — ответила бабушка.

— Вместо половины яблока я взял кусочек, а вместо лавра — полынь.

— А вместо головы — вот, — и бабушка показала мне очищенную картошку.

Я обиделся.

— Зато я и не падал и плохо не было, — сказал я.

— И над тобою вился веник, — заметила бабушка, впихивая внутрь карпов картофелины. — Не можна, Лесик, шутковать с даром — дар то не подарок….

— Какой с него прок? — фыркнул я. — Я сделал все, как вы говорили и… и… и… — я осекаюсь и вспоминаю — бабушка достает из марлевого мешочка пучок зелени, бросает ее в основательно закопченную кастрюлю и говорит, мешая все это длинной темной деревянной ложкой.