Легкие горы - Тамара Михеева Страница 29

После смерти деда Телятьева слегла бабушка Тася. Она все бормотала, ни к кому не обращаясь:

– Он же меня на семь лет поди младше… да, точно, с тридцать пятого года… и крепкий, всегда же в Легких Горах… как же он не уследил за собой…

Динка, которая теперь по строгому маминому наказу после школы всегда шла к бабушке Тасе, боялась этого бормотания. Ей казалось, что бабушка себя в чем-то обвиняет и тоже хочет умереть.

– Ох, Диночка, видно, у меня судьба такая терять всех, кто меня любил…

– Я тебя люблю! – еще больше боялась Динка. – Я же не умру?

Бабушка Тася наклоняла ее голову, целовала в макушку.

– Вот я тебе сейчас покажу… Такой он был смешной в детстве, Колька-то…

– Кто?

– Телятьев, Колька… Иди вон, там, в ящике, коробка…

Бабушка говорила с большими паузами теперь, и голос был такой слабый, что Динка готова была расплакаться. Скорей бы, скорей бы пришел дядя Саша! Она поставила стул к шкафу, еле-еле дотянулась до антресолей, вытащила коробку.

– Эта?

Бабушка Тася перебирала слабыми руками фотографии.

– Вот Сашенька маленький… видишь? Лет пять ему тут… Только одна фотокарточка детская у него и есть. А это мы с Толиком, Петиным папой. Царствие ему небесное, хороший был мужчина. Не обижал меня. Смотри, как Петя на него похож, просто вылитый, а характером совсем другой. Такой обидчивый был в детстве, просто смех! А вот и Коленька Телятьев…

Бабушка Тася заплакала, передавая Динке пожелтевшую твердую фотографию. Щуплый мальчишка в лихо заломленной кепке смеялся на ней во весь щербатый рот. Он совсем не был похож на деда Телятьева, ни капельки.

– Такой смешной он был, все за меня сватался, глупый… Он же все время один… Отец у него учителем был, вся деревня ему в ноги кланялась, вот какой был учитель! У нас тогда в деревне хорошая школа была, такой большой дом всей деревней построили, нате, учитесь, коридоры широкие, тепло, светло… А потом, после войны, некому учить было, да и учиться некому, она и стояла заброшенная. На дрова растащили. Стыдно так: идешь, бывало, мимо и глаза отводишь, чтобы в пустые ее окна не смотреть… Всю войну простояла, а после – растащили.

Динка привыкла, что бабушка Тася перескакивает с одного на другое, и не перебивала.

– А потом, говорят, убили там кого-то или еще что страшное, я уж не знаю, и в ту ночь школа сама собою загорелась. Будто не могла уже терпеть издевательств… Сейчас уж и следа от нее не осталось. И Сашенька, и Петя уже в город учиться ездили, их автобус специальный возил.

– Баб, ты про деда Телятьева хотела… – напомнила Динка.

– Ну вот, Коленькин-то отец учителем был, – без паузы продолжала бабушка. – Добровольцем на войну ушел, сразу же, и без вести пропал. А мать волки загрызли, столько волков тогда было, из дому зимой не выйти. Еще сестренка была у него младшая, а чего с ней стало?.. Заболела она, кажется, простыла, да померла. Да, он ее сильно тогда выхаживал, все бегал ко мне, спрашивал, а у меня Сашенька маленький, и чего я там особо знала-то? Померла сестренка. И вот один он остался. И вот после войны уже его в детский дом забрали. Ну, вроде бы увезли, всё, а через месяц он опять в Легких Горах объявился, в свой дом пришел, прибрал там все, одичавшую чью-то козу поймал, огород засадил, обзавелся, в общем, хозяйством. Только потом его опять в детдом… И так раз пять он сбегал. Его увозили через всю страну, а он все равно в Легкие Горы возвращался. И говорил еще: ну как они не понимают, что у меня тут хозяйство, весь дом на мне! Так и отступились от него. Или по возрасту он вышел, я уж не знаю. И всю дорогу он один, не женился вот ни разу…

– Он на тебе хотел, – вставила Динка.

– Да ну, – горько улыбалась бабушка Тася, – куда на мне! С тремя-то детями, а он такой салапендрик сам…

Они долго перебирали фотографии: молодая бабушка Тася в темном платье с воротничком, бабушка с новорожденной Катей, сама Катя на качелях, серьезная, брови сведены, дядя Саша с маленьким Петей на руках…

Пришел дядя Саша, расцеловал бабушку Тасю и Динку.

– Ну, Динка-боец, давай, говори.

– Пост сдал!

– Пост принял!

– Ну вас, – то ли плакала, то ли смеялась бабушка Тася, – устроили тоже вахту! Я еще сто лет проживу!

– В этом мы даже не сомневаемся, – улыбался дядя Саша, а Динка сказала:

– Я еще фотографии посмотрю и пойду, ладно?

Пока дядя Саша пил чай на кухне, она сидела у бабушкиного дивана на полу и перебирала фотографии. Мама в детстве была смешная. Совсем не похожая на себя. А дядя Петя был тощий, как Женька! А сейчас во-о-он какой толстый…

– А это кто?

– Это… дай-ка, не вижу… Это Юрий Вениаминович, Катин папа…

– А это?

– Это брат мой, Митя. Это он с фронта прислал. Одно письмо и успел послать…

– А это?

– Это я.

Динка перебирала старые фотографии, открытки, пожелтевшие конверты с письмами. Это было все равно что слушать бабушкины истории.

– А можно я открытки возьму?

– Возьми, Диночка, возьми.

– Мама, Катя ругаться будет, Динка весь город готова домой притащить, у них уже класть это барахло некуда, – крикнул с кухни дядя Саша, но бабушка Тася кивнула Динке: бери, мол, не слушай его.

Дома Динка еще раз стала перебирать открытки и вдруг замерла. Со старой открытки на нее смотрел мальчик. Необыкновенный. Точнее, мальчик смотрел не на Динку, а чуть в сторону, будто сказал ей прямо сейчас что-то очень важное и ждет теперь ответа. Даже губы чуть-чуть приоткрыты еще. Динка смотрела не отрываясь. В мальчике была какая-то загадка, он будто напоминал ей кого-то. На обратной стороне было написано: «В. А. Тропинин (1776–1857). Голова мальчика. Портрет Арсения Васильевича Тропинина, сына художника. Около 1818. Холст, масло».

– Арсений… – прошептала Динка. – Арсений…

Таких красивых людей Динка еще не видела. Никогда в жизни. Она спрятала мальчика в ящик стола, но весь день ходила как неприкаянная, то и дело доставала открытку, ставила на стол и снова прятала, будто кто-то мог подсмотреть за ней и догадаться, что она влюбилась.