Золотая жила для Блина - Евгений Некрасов Страница 28

Почищу, — приврал Митька, чтобы не портить сюрприза. Рыбу для копчения только потрошат; когда она будет готова, чешуя снимется вместе с кожей.

С реки послышалось фырканье. Пересекая путь, плоту, к низкому брегу плыла лисица. Спасается от пожара. Не старая ли знакомая?

Лисице было плохо. Она плыла рывками, то и дело погружаясь с головой, так что из воды торчал только пыхтящий кончик носа. Блинков-младший заметил, что лисица поглядывает на плот, и пере­стал шевелиться. Пускай залезет, отдохнет. Шлеп! — на колени ему упали джинсы.

— Не оглядывайся! — скомандовала зеленогла­зая. — Ты обещал мне починить «молнию».

Лисица фыркнула и поплыла в сторону от плота.

Лисичка, — заметила ее Лина. — Что, мор­да рыжая, устроила пожар и удираешь?!

Она не виновата, — вступился за лисицу Блинков-младший.

Скажешь, ты виноват?! Дим, это какой-то детский сад: «Ах, мамочка, я разбил чашку, как мне теперь жить?!» И ходишь, и ходишь весь день с кислой физиономией — тьфу! Я нарочно стала тебя дразнить: думала, ты хоть попытаешься оп­равдаться!

А что оправдываться-то? — буркнул Блин­ков-младший. — Не лиса же не смогла потушить пожар, а я. Кто умнее, тот всегда больше виноват.

А если бы я говорил: «Лисичка бежала, хвостиком вильнула, тайга и загорелась», — это и был бы дет­ский сад.

У тебя болезненное чувство ответственнос­ти, — заключила Лина. — Любишь брать на себя чужую вину, а? Признайся, любишь?

Блинков-младший сразу вспомнил два таких случая, но решил отмолчаться. Чего она в душу ле­зет? Поджав пассатижами бегунок «молнии», он вернул джинсы Лине.

— Все? — удивилась зеленоглазая. — А я три дня мучилась!

Она пошуршала у Митьки за спиной и вышла, причесанная, пахнущая речной водой, в хитро по­вязанном на груди куске парашюта.

Нравится? А футболку я постирала. Хочешь, и тебе рубашку постираю?

Я сам, — отказался Блинков-младший.

Ну и зря. Может, мне было бы приятно.

Митька удивился:

Чего ж тут приятного? Я ее с Москвы ношу.

А если это моя девичья мечта — чтобы муж­чина пришел с работы весь в мыле, а я бы стирала ему рубашку?

Тогда, может, носки мне постираешь? Еще приятней будет, -они же грязнее, — схамил Блинков-младший.

Сколько раз он замечал: бегаешь за девчонкой, мечтаешь понравиться и больше ни о чем не дума­ешь. Потом бац — добегался, уже нравишься. Тут и спохватываешься: а что с ней теперь делать? Что­бы дружить с девчонкой, надо забыть, что она девчонка, а в пятнадцать лет это уже не получается. Врать «Я тебя люблю» не поворачивается язык. И тогда начинаешь бегать от нее.

Лина покраснела и, прихрамывая, ушла за па­латку. Обиделась.

— Тебе не рано без костыля ходить? — забеспо­коился Митька.

В ответ раздался плеск. Зеленоглазая швырну­ла костыль в воду и села, сжавшись в комок. Ее плечи вздрагивали.

Васька! — бросился к ней Блинков-младший. — Ну что ты обиделась из-за такой ерунды!

Из-за какой ерунды?! — размазывая кула­ком слезы, закричала Лина. — Меня никто не лю­бит — это ерунда?! Я здесь одна девушка на тысячу квадратных километров, а ты на меня ноль внима­ния — это ерунда?!

Блинков-младший обнял ее и чмокнул в щеку.

Отстань, мне твоих подачек не надо! — вы­рывалась Лина. — Я уродина! Я «Василий Ивано­вич, танки»!

Ты что? — удивился Митька. — По-моему, ты симпатичная.

Да?! Посмотри на этот нос! — Лина прижала пальцем кончик носа. — Это же розетка, можно штепсель вставлять!

Зато у тебя глаза... — начал Митька.

Про глаза говорят, когда больше сказать не­ чего!

Да все у тебя в порядке! — заорал Митька. — И нос, и рот, и все как у людей! Я, если хочешь знать, сразу в тебя втрескался, еще на вокзале!

Настала тишина, только вдали пчелкой жуж­жал вертолет.

Правда? — чуть слышно спросила Лина.

Правда.

Тогда можешь поцеловать меня... — Лина зажмурилась. — Я жду!

Но у меня есть девушка! — замямлил Мить­ка. — Лин, мы с детства, понимаешь? Нас в одной коляске возили. В одном дворе живем, в одном классе учимся.

Зеленые глаза распахнулись:

И ни разу не ссорились?

Только по мелочам, — соврал Митька, ду­мая про спортсмена Костю. Вот уж кто не мелочь!

У него рост под метр восемьдесят.

А ты с ней целовался? — не теряла надежды Лина.

До десяти раз считал, а потом сбился, — честно ответил Митька.

Но на вокзале...

Да, в тебя, — вздохнул Митька. — Но я с со­бой борюсь!

Ладно, я не буду перебегать ей дорогу. Тем более что вы в одном дворе, обоим удобно, — съя­звила зеленоглазая, улыбаясь до ушей.

Чумовые эти девчонки. Только что швырялась костылями из-за того, что на нее не обращают вни­мания. А теперь счастлива. Потому что страдает не просто так, а ради твоей с Иркой любви.

Зеленоглазая ушла в палатку досыпать. У Мить­ки самого слипались глаза, но нельзя же дрыхнуть посреди незнакомой реки на плоту с горящим ко­стром. Хватит с него и одной глупости — вон, вся гора в дыму.

Чтобы окончательно наладить отношения, Мить­ка решил приготовить обед. Коптильню он доде­лал: две большие банки от селедки, верхняя наде­вается на нижнюю, внутри проволочная решетка на ножках. Просто, как веник, а вкусно будет — за уши не оттащишь. На решетку кладут рыбу, под нее, на дно коптильни — стружки. Главное, чтобы крышка надевалась плотно. Когда поставишь коп­тильню на огонь, стружки без доступа воздуха бу­дут не гореть, а дымить. Минут за двадцать сырая рыба превратится в пищу богов.

Не хватало ерунды — стружек. Дров на плоту было навалом, но все сосновые, от них рыба будет пахнуть смолой. Придется подгребать к берегу.

Митька заглянул к Лине в палатку — спит. Он боялся, что зеленоглазая будет плакать. Странное чувство, когда из-за тебя плачет девчонка: и жалко ее, и почему-то гордишься собой, хотя гордиться нечем, и чувствуешь себя виноватым, хотя вроде не виноват...

Левый скалистый берег понижался, и Блинков-младший стал грести к нему просто потому, что ближе. Пожар сюда не дошел; дым над рекой стал скорее дымкой. А вертолет как назло затих. Сей­час бы с него увидели плот.

Боясь разбудить Лину, Митька старался грести без плеска. Плот-тугодум по сантиметру прибли­жался к берегу. От нечего делать Митька высмат­ривал подходящие деревья, хотя было еще рано. Вообще для копчения годятся стружки из любого лиственного дерева, но и тут есть свои тонкости.

Скажем, от осины рыба будет горчить — некото­рым это нравится.