Юрка - Леонард Пирагис Страница 27

– Ты мне до сих пор ничего не сказал, Жоржик, – барабаня по столу пальцами, начал он. – Может быть, ты теперь одумался и будешь откровеннее?

Юрка задрожал: тот же суровый и холодный тон, что и раньше. Что он мог ответить?

– Мне бы хотелось знать, – продолжал Ихтиаров, – зачем тебе понадобились деньги, и притом так много сразу? Что заставило тебя взять их?

– Но… но… я не брал никаких денег, – с трудом выговорил мальчик.

Ихтиаров с изумлением поглядел на Юрку: ему не приходилось сталкиваться с таким «упорным запирательством», каким ему казалось все поведение мальчика. Юрка все ниже падал в его глазах.

– Ты не брал кошелька Эммы Романовны? – холодно, почти с пренебрежением в тоне сказал он.

– Какого кошелька? – вырвалось у Юрки, и он не без страха взглянул на Ихтиарова, снова вспомнив купальный мешок немки.

Это не ускользнуло от Ихтиарова. И Александр Львович решил положить конец сцене.

– Того, который был найден под тюфяком твоей кровати! – резко заявил он.

– Моей?!

Если бы кто-нибудь незаметно подкрался сзади и изо всей силы ударил Юрку чем-нибудь тяжелым, он не был бы поражен больше, чем этими словами. Он пошатнулся даже, потому что у него помутилось в глазах от этой вести.

– Но это неправда… – весь холодея, прошептал мальчик.

– Жоржик, – остановил его Ихтиаров. – Ты знаешь ведь, как я любил тебя. Теперь же твое поведение… – у него не хватило духу окончить: Юрка был бледен как полотно, и видно было, что каждое слово мучит его. – У тебя же хватает совести лгать мне в глаза.

Юрка не сразу ответил. В его чувствах вдруг произошел перелом. Второе незаслуженное обвинение переполнило меру, и возмущение заговорило в душе. Щеки его вспыхнули вдруг лихорадочным огнем, глаза блеснули.

– Я никогда не вру, – твердо заявил он.

Голос только чуть дрогнул; глаза смотрели твердо, и возмущение вспыхивало в них. Кулаки судорожно стиснулись, точно мальчик собирался защищать свою честь.

Ихтиаров с изумлением посмотрел на него. Эта перемена поразила его.

– Ты никогда не врешь, хорошо, – невольно меняя тон на более мягкий, сказал он, – но объясни тогда, каким образом кошелек попал под твой тюфяк?

– Но я и не видел даже кошелька… с деньгами…

Если бы Александр Львович мог хоть чуточку усомниться в словах Эммы Романовны, то он поверил бы мальчику: до того правдиво звучал ответ и так честно смотрели глаза. Но Эмме Романовне он не верить не мог…

– Неужели ты хочешь сказать, – с укором в голосе заметил он, – что на тебя клевещут? Этого только не хватало. Скажи тогда, что ты делал сегодня утром в комнате Эммы Романовны?

Юрка дико взглянул на Ихтиарова. «Знают откуда-то!» – молнией пронеслось в его голове, и даже холодный пот проступил на лбу: он сразу сообразил, что теперь ему уже не оправдаться.

– Да, – не давая ему оправиться, продолжал Александр Львович, – что ты там делал? Не вздумай и тут отпираться: Паша видела, как ты прокрадывался оттуда.

– Паша!? – мог только лишь вскрикнуть Юрка. – Но ведь никого же не было, когда я выходил…

Последние слова Юрка проговорил как бы про себя, но во всяком случае они являлись признанием, что он был в комнате немки, а этого было вполне достаточно…

Растерянный, убитый вид мальчика, с каким он стоял перед Ихтиаровым, заронил в душу того сожаление. Сам не зная почему, Александр Львович почувствовал вдруг странную горечь: точно отняли от него в этот миг что-то дорогое, разбили какую-то надежду, красивую, светлую…

И, не сказав больше ни слова, он встал и вышел из комнаты…

А Юрка остался стоять на том же месте, где стоял. В первый момент ему хотелось пойти за Александром Львовичем, попытаться еще раз убедить его в своей невиновности, пояснив, зачем он был в комнате немки, умолить, наконец, поверить ему, но сознание бесполезности всего этого удержало на месте. К тому же в глубине души проснулась прежняя свободная гордость. Он потерял способность просить и умолять, как раньше в порту и как у тетки.

Когда закрылась за Ихтиаровым дверь, он долго еще стоял на месте. Как-то притупились чувства, и что-то тяжелое, безразличное застыло в голове.

Машинально он подошел к окну и раскрыл его.

Небо было покрыто серыми тучами – то самое небо, что несколько часов тому назад сияло чистой голубой лазурью. Точно там, в вышине, тоже случилось что-то нехорошее, отчего мрачно стало на небе. Насупились великаны-тополи, все притихло, приуныло. Было серо и мрачно, как на душе у Юрки.

Едкая обида наполняла горечью душу. И вместе с тем в ней совершался перелом: таяло что-то, расплывалось, и постепенно пробуждался прежний Юрка, привыкший хранить свои чувства глубоко в душе.

Несправедливое обвинение и невозможность оправдаться тяжелым гнетом давили его. Горечь нашептывала печальные мысли.

– Ладно! Пусть! – бормотал мальчик, и слезы застилали взор. – Зря я приехал сюда. Если бы знал тогда! Ну ладно, теперь поумнее буду. Больше уж меня не заманишь… Дудки! Пойду на Гутуевку… Федька там… Свои все… А они пусть живут… Пусть! Не жалко…

Но тут, как ни крепился Юрка, тоска сжала душу и слезы сами брызнули из глаз.

– Пусть! – упорно повторял он, а слезы текли по щекам.

Ему жалко было покидать этот дом, где первый раз в жизни узнал он, что такое ласка и любовь. Жалко было всех, а Сашу больше всего. Мальчика в ужас приводила мысль, что и Саша будет считать его вором.

– Нет, он не должен… Господи, не дай этого! – с отчаянием шептал Юрка. – Если бы увидеть его до ночи… Сказать бы ему. Он поверил бы. Он хороший. Если бы еще Виктор Петрович был…

Юрка знал, что в лице студента встретил бы поддержку; но, видно, сама судьба была против него. Студента не было, и мальчик чувствовал себя совсем покинутым и одиноким.

Паша принесла обед. Юрка отвернулся от нее, словно чувствуя в ней предателя.

Паша поставила прибор на стол и ушла, несколько смущенная. Если бы Юрка смотрел на нее, она бы смутилась еще больше.

Сумерки постепенно заволокли сад. Мутное небо дышало холодом, а с залива потянулся туман, мозглый, густой, и принялся глотать предметы. Тополи, точно неясные призраки, слились с ним. И вместе с тем, как темнело в саду, в душе Юрки зрела и крепла решимость. Он твердо решил уйти от Ихтиаровых.

Снова пришла Паша. Принесла лампу.

– Вы не будете кушать, Жоржик? – спросила она, увидев обед нетронутым, Юрка вздрогнул от этого вопроса.

– Нет, – ответил он и посмотрел на нее.

И что-то особенное, верно, было в его взгляде, потому что Паша смутилась, быстро собрала со стола и удалилась, бормоча под нос:

– Заварила кашу, ехидина!