Тайник теней - Мария Грипе Страница 27

Они меняют тему разговора.

Ингеборг вдруг спрашивает, в Стокгольме ли Каролина родилась, а если нет, то откуда она родом. Сама Ингеборг родилась в провинции Норрланд.

Но Каролина так много раз в своей жизни переезжала, что даже не знает, где ее родина, и затрудняется ответить на этот вопрос.

– Видимо, как раз поэтому я не была привязана к какому-то определенному городу и чувствую себя дома в любом месте. Сейчас – в моем маленьком закутке.

– А ты давно там живешь?

– В закутке всего лишь несколько месяцев. А в Стокгольме уже больше года. Собственно говоря, что такое дом? Ты можешь ответить?

– Для каждого по-разному. Для меня это место, по которому я тоскую.

– То есть Норрланд?

Ингеборг кивает. А Каролина с улыбкой вздыхает.

– А у меня такого места нет. Я не знаю, что такое тоска по дому.

Лицо Ингеборг на мгновение становится грустным, и она добавляет, что теперь уже не так сильно скучает по Норрланду, как раньше. И очень сожалеет об этом.

– Почему?

– Не знаю…

– Может, ощущаешь в себе отсутствие веры?

– Нет. – Ингеборг качает головой. – Я сама не знаю, что это.

– Может, тебе не хватает самой себя?

– Вполне возможно.

– Наверняка твоя тоска по дому никуда не пропадала, – смеется Каролина. – А даже если и пропала, это не страшно. Она обязательно вернется, я это знаю.

– Но ты ведь говорила, что у тебя никогда не было настоящего дома?

– Был как-то раз. То есть я думала, что он у меня был. Но это оказалось игрой воображения. Ошибкой.

– А твои родители? Каролина пожимает плечами.

– Не будем о них. Лучше поговорим о твоих.

– Мои уже умерли.

– И мать, и отец?

– Да. Они были очень старыми. Даже не по возрасту, а по отношению к жизни. Я знаю многих, кто намного старше, но по ним этого не скажешь. Мои родители уже как будто родились старыми. Они понимали это и сами мне об этом говорили, но ничего не могли поделать. Они так тяжело и серьезно относились ко всему в жизни. И все же я не думаю, что они были такими уж несчастными. Просто у них был такой склад характера. Они целиком и полностью зависели друг от друга и умерли с разницей в несколько часов. Я была к ним сильно привязана. Но все же, когда их не стало, я почувствовала некоторое облегчение. Ты меня понимаешь?

– Думаю, да.

В комнате водворяется тишина. Они снова меняют тему разговора, и Каролина спрашивает:

– Ты видела «Ингеборг Хольм»?

– Ты имеешь в виду пьесу?

– Нет, фильм, который прошлой осенью шел в «Регине».

Ингеборг качает головой. Она не любит кино. Кино в сравнении с театром кажется ей совершенно неинтересным. Бледная копия действительности, только и всего.

– У кино нет будущего, – считает Ингеборг.

– Не скажи. Думаешь, такой режиссер, как Виктор Шёстрём, стал бы заниматься кинематографом, если бы это было каким-то ерундовым занятием?

– А я и не понимаю, почему он это делает. Оставить театр ради кино! Кстати, ты читала, что сказала на днях в интервью Хильда Боргстрём?

– Нет.

– Она сказала, что кинематограф обречен, так как ему некуда развиваться. Он постепенно отомрет сам собой из-за недостатка творческого материала. Мне кажется, она права.

– Неужели? Но ведь Хильда Боргстрём исполняет в фильме главную роль?! Зачем же тогда она все это говорит?

– Может, как раз поэтому. Она знает всю эту кухню. Настоящую актрису кино опустошает. Ведь там снимают сцены не по порядку, а перескакивают от одной к другой, как попало, по желанию режиссера. Из этого ничего стоящего выйти не может! Да к тому же кино не передает цвета и звук!

– Ну это-то как раз дело времени. Я уверена. Сейчас только начало. Над этим вовсю работают во Франции, в Америке. Наоборот, кинематограф обладает колоссальными возможностями дальнейшего развития. Зритель сможет увидеть актера крупным планом. Представляешь, как здорово! Видеть лицо героя, наблюдать, как на нем отражаются его чувства!

– А что хорошего в том, что на тебя вдруг кто-то станет пялиться с экрана? Просто лицо и ничего больше?! Это же гротеск! Ведь зритель хочет видеть картину целиком! Всего человека. Всю сцену.

– Это мы тоже увидим. Кадры же меняются… В этом как раз вся соль. Можно увидеть человека – как в целом, так и фрагментарно: его руки, глаза, мельчайшие движения. И в то же время всю обстановку. О чем еще можно мечтать?

– А как же вхождение в роль? Какой смысл видеть лицо крупным планом, если оно ничего не выражает? И как оно может что-либо выражать, если актеру приходится бросаться от одной сцены к другой? Драма выстраивается шаг за шагом, в ней есть единая линия, которой нужно придерживаться, внутреннее развитие. Что, по-твоему, может из этого выйти? Какое уж тут чувство…

– Пока не знаю. Но в отличие от тебя я настроена оптимистично.

– Я не хотела бы сниматься в кино. Это ужасно для актера, который хочет чего-то добиться в своей профессии. И серьезно к ней относится.

– Ну-ну, не кипятись, по-видимому, для кино требуется совершенно другой тип актера. Просто ты пока не можешь себе этого представить. Ведь ты работаешь со своими чувствами. И я тебя понимаю, но то, что касается тебя, не обязательно относится ко всем другим. Взять, к примеру, меня, я более экстравертна в сравнении с тобой. Я должна все время изучать и контролировать себя, свои выразительные возможности, чтобы правильно использовать свой талант. Я должна все время осознавать, что я делаю. Знать, как меня воспринимают другие. Со стороны. Именно для этого, как я уже говорила, я держу все эти зеркала.

А преимущество кино как раз в том, что актер имеет возможность еще и еще раз сам просмотреть весь отснятый материал, чтобы как следует его изучить. И даже если я не собираюсь бросать театр, я ничего не имею против того, чтобы попробовать себя в кино.

– Ты это серьезно? Ничего не имеешь против того, чтобы бросаться из одного в другое?

– Да. Если настроиться на это с самого начала! Нужно просто быть абсолютно собранной. Уметь мгновенно войти в роль. Нужно уметь собраться в считанные минуты. Разве не здорово?

– Ты думаешь?

– Да, и тебе тоже понравится кино. Я читала в газете, что принц Юджин и Вернер фон Хейденстам [8]побывали в кинотеатре, а это не самая дурная компания.

– Ну и пусть. Кино – не искусство и никогда им не будет. Для этого оно слишком поверхностно. Хильда Боргстрём, между прочим, сказала, что единственная серьезная задача, которая может встать перед кинематографом, – это воспитание молодежи.