Мёртвая свадьба - Елена Усачева Страница 27

Мать заметила его в окно. Стоило Толику подойти к калитке, как она вышла на крыльцо. Вся была какая-то нереальная – длинная юбка в мелкий цветочек, свободная серая рубаха с завязками на вороте, тёмный фартук. В руке кочерга. Толик напрягся. Не колун, конечно, но тоже хорошо летает.

Не прилетело. Быстро пересекла двор, сграбастала Толика в объятия, крепко-крепко – дыхание перехватило. Отстранилась.

– От чёрта отбивался? – мать вгляделась в исцарапанное лицо. Глаза её бегали, проверяя лоб, брови, щёки, светлые волосы, губы. – А мокрый-то!

– Представляешь, она ей сказала: «Прыгай!» – и та прыгнула. – Прошептал Толик. – А Игорёк… Мама! Он со мной дрался. Почему? Что с ним стало? А потом вторая городская полезла в лодку… Это что, вирус?

– Этот вирус называется проклятие. Он таблетками не лечится.

– Она хотела меня вместо утопленника подсунуть.

– Ты замёрз, – мать повела его к крыльцу. – Пойдём. Я дом прогрела.

От печки по кухне растекалось тепло. Толик ещё больше задрожал и стал неловкими руками снимать с себя мокрое. Получалось плохо. Он измучил себя дёрганьем и бессильно опустился на пол.

– Лезь в печку, – подогнала его мать.

– Зачем? – подобрался Толик. – Там огонь!

– Балбес! Нет там никакого огня. – Мать подошла к печке, стала шевелить кочергой в её нутре. – Раздевайся и залезай.

Толику опять показалось, что мать заколдовали, что она его сейчас зажарит на углях. Замотал головой, потерял равновесие и бухнулся рядом с тазом, куда днём сбрасывал очистки от грибов. Холод изнутри напирал, сковывал. Он попытался стянуть куртку и свитер одновременно.

– Говорили тебе, сиди дома, – мать присела около Толика, потащила с его ноги сапог, высвободила, и Толикова нога упала, ударившись пяткой об пол. Толик взвыл.

– Старая ведьма, – вздохнула мать, отшвыривая сапог под вешалку. – Жаль, ей пятьдесят лет назад петуха под крышу не пустили. Всё бы село жило спокойно.

– Почему меня?

– Не знаю я этих законов приворота. Но, видимо, как-то он на весь род ложится. И на наш, и на их. Но с нами ничего не сделают. На нас защита стоит. Лидка, сеструха моя, хитрая бестия, как всё это случилось, сразу смекнула, что надо бежать отсюда. Вещички собрала и свинтила. И вроде бы всё, прошла гроза стороной. Но такие дела без последствий не остаются. Я уж, грешным делом, когда замуж выходила, тоже к ведунье одной ходила. Страшно ведь, жизнь начинается, а ну как опять через смерть? Бабка мне и сказала, что на нашей семье защита стоит. Поэтому с Лидкой ничего не случилось.

– Типа оберега?

– Да не знаю я, – мать опять подошла к печке. – Лидка ведь тоже не слепая была, знала, в какую историю ввязывается, защитилась чем-то. Вот её защита и спасла. А Светка… – мать отмахнулась. – Потом уж Светка какие только обереги на себя ни вешала, ничего не помогало. Ни семьи, ни дома нормального. И видишь, как чёрт до неё добрался – через девок.

– Делать-то теперь что? – Толик почувствовал, что сейчас заплачет от безысходности. Он ведь так надеялся, что мать всё знает, что скажет волшебные слова, что с ним-то точно ничего не произойдёт.

– Да бес его знает. Наши ходили к колдуну после той свадьбы, просили помочь, отвести проклятие. Колдун прогнал всех: сделанного не воротишь, Светке ответ держать. Даже не сказал, на что заклад делал, на вещь или просто на ветер. Но обещал присмотреть, чтобы бесы сильно не озоровали.

– Плохо смотрит, – проворчал Толик.

Мать некрасиво поджала губы. Взяла со стула полотенце, перебрала его руками, тихо произнесла:

– Плохо – не плохо, а все живы. Это его пригляд. Но пока проклятие не завершится, морок из села не уйдёт. Если девкам суждено мучиться, то это уже всё. Тебя наша защита хранит, но если её снимут… ох… не дай бог! Хуже девок тогда тебе придётся. Поэтому не испытывай судьбу. Бережёного бог бережёт. Дома сиди.

Толик чихнул.

– Видишь, правду говорю! – улыбнулась мать и легонько хлопнула его полотенцем по плечам. – Лезь в печку. Я там доски положила. На них сиди, а то перепачкаешься.

Толик посмотрел на печь.

– А как они могут снять защиту?

– Одно сильное другим сильным перешибается. А что у нас сильнее любви да смерти? Влюбишься, любые проклятия и защиты станут бессильны.

Если весь вопрос в любви, то Толику в ближайшее время точно ничего не грозит.

– Давай уже! – подогнала мать.

Толик на всякий случай ещё раз внимательно посмотрел на неё. Подмены не заметил. Это была она. Родная и любимая. Не обидит. Кто угодно может, а она – нет.

Из печного нутра тянуло теплом. Толик сначала думал лезть вперёд ногами. Не получилось. Мать придала ему ускорение шлепком по спине. Толик ускорился. На четвереньках прополз по доскам в нутро печи. Мать что-то заговорила высоким незнакомым голосом.

– Что? – изогнулся Толик, высовываясь.

– Ты сиди, сиди, – приказала мать. – По́том изойди, чтобы хвороба не пристала.

– А ты мне какие-нибудь заговоры скажешь, чтобы от утопленника спасали?

Мать отмахнулась и снова заговорила быстрой скороговоркой, словно стишок читала. Послышался громкий стук по дереву. Так вот откуда все эти пристукивания да приплёвывания через левое плечо. Из-за проклятия. Привычка чёрта отгонять, пусть слабенькую защиту, но всё же каждый раз ставить.

В печке было жарко, но не дымно, хотя Толик не сомневался: первое, что сделает тут – задохнётся. Мать придвинула чугунок с водой. Бросила мочало с хозяйственным мылом.

– Разотрись хорошенько. До красноты, чтобы кожа горела.

Мыться Толику не хотелось. Замереть, раствориться в тепле. Стать теплом. Внутри печи оказалось просторно. Можно было сидеть, не горбясь, не вытирая плечами сажу с кирпича.

Вместе с теплом в него втекали слова матери.

– Не ходи никуда. Даже если тянуть будет – сиди. Даже если будешь уверен, что без тебя никак, – сиди. Родные стены завсегда спасают. Без тебя на берегу девчонки побесятся да успокоятся. Тут умные люди чего только не придумывали: и заговоры делали, и обряды проводили, и обережные знаки ставили – не смогли сладить. Уедут девки, всё опять будет как раньше.