Голова-жестянка  - Серафима Орлова Страница 26

Ногу заломило. Я неудачно окунула ту самую, многострадальную, левую. Она и так у меня ноет на погоду, а тут я устроила ей водные процедуры. В ботинке уже перестало хлюпать, замёрзло всё, наверное. Я не чувствую пальцев. Я называю себя всякими словами, которые не произносят при родителях, но продолжаю перебирать ногами, двигаясь по засыпанному снегом пляжу. Мне срочно нужно, чтобы произошло чудо. Чтобы моё тело выжало какие-то потайные резервы, чтобы силы вернулись и я смогла дойти до санатория. Я же загадала.

Что-то трещит у меня над головой. Или это глюки. Нет, правда, что-то трещит. Похоже на саранчу. Когда мне было восемь лет, произошло нашествие саранчи. Совершенно жуткое лето. Саранча была везде. Она прыгала по дорожкам, сжирала всё зелёное на своём пути, даже иногда на людей кидалась. У мамы была длинная узорчатая индейская юбка, как-то раз саранча запуталась в подоле и стала кусаться. Мама визжала, понятное дело.

Не знаю, может стать теплее или нет, если представляешь, что у тебя над головой летает гигантская летняя саранча. Меня эта мысль не согрела. Я, наоборот, покрылась мурашками. Задрала голову, но край капюшона мешал разглядеть, что там надо мной трещит. По снегу метнулась тень. Что-то большое и чёрное сделало надо мной полукруг и быстро полетело в сторону сгоревшей спасательной станции.

В большом и чёрном горел красный огонёк. Это точно не птица. А летучие мыши зимой не водятся.

Я знаю, откуда взялась тень. Это мой предсмертный бред. Я всё-таки провалилась в полынью, замёрзла, и теперь мне снятся таинственные сны, как любому замёрзшему человеку. Говорят, так и бывает, медицински подтверждено и зафиксировано.

Раз уж я умерла или сплю, то решила совсем расслабиться, иду себе потихоньку. И нога левая вроде бы отогрелась. А может, мороз так жжётся, и мне кажется, что в ботинке стало тепло.

Когда до второго моста и санаторского парка осталось метров пятьсот, я поняла, что не дойду. Даже во сне. Всё тело налилось тяжестью. Я легла на спину и стала смотреть в темноту. Может, штука с красным глазком пролетит снова, я хоть рассмотрю её повнимательней.

Я лежу точно так же, как тогда под мостиком, ведущим на террасу санатория, разбросав в стороны руки и ноги, почти звездой. Только левая нога тогда была вспорота арматурой, поэтому расположилась не так естественно. Вообще я сначала потеряла сознание от удара головой, но потом, к сожалению, очнулась и лежала ещё очень долго. А Приходька говорил, что пытался меня реанимировать. Мне кажется, я сама очнулась, без его участия. Я его послала за помощью, и он пошёл. Хотя сначала его стошнило, я видела, как он корчится в кустах, отойдя подальше от меня. Ну а что, крови было много, я его понимаю, я сама кровь не люблю. Но зачем было так долго ходить, зачем… Его родители говорят, он, когда домой вернулся, вообще плохо соображал. Наверное, пока я лежала в отключке, он долго думал, что я уже труп, и потом не мог оправиться от потрясения.

Штука с красным глазком действительно прилетает ещё раз. Ослепляет меня вспышкой белого света и улетает. А потом приходит человек в зелёной аляске, замотанный шарфом по самые глаза, хлопает меня по щекам, поднимает меня. Несёт на спине к берегу. Я уже действительно сонная от холода, поэтому на спине у него совсем начинаю спать. И от этого сползаю. Он меня подхватывает, поднимает выше, ругается, ему неудобно. Ничем не могу помочь, tovarishch.

Человек в зелёной аляске выносит меня на пляж, поднимается в сторону горки, где мы катались со Страшным. Рядом сгоревшая спасательная станция, одноэтажный домик. Чёрные брёвна, заколоченные фанерой окна. Человек в зелёной аляске несёт меня к станции. У дверей какая-то толпа, двери открыты, из-под криво отломанной фанерной доски льётся свет. Внутри станции свет. Я чувствую беспокойство и дёргаюсь. Мне слабо верится, что после смерти люди должны видеть свет внутри заброшенных зданий.

Толпа не толпа, так, несколько ребят моего возраста. Парни, почти все в очках. Они оттянули намотанные на лицо шарфы пониже и всматриваются в темноту, ждут, когда подойдёт человек в зелёной аляске, который меня несёт. Три… Четыре… Пять человек. В том числе Приходька. Откуда здесь Приходька?

У него в руках что-то металлическое с раскоряченными лопастями. Сверху похоже на вертолёт, снизу саночки приделаны.

Я прихожу в себя уже в помещении. Свет идёт от большой керосиновой лампы. Я такие видела только на картинках. Лампа с длинным стеклянным горлом, внутри дрожит язычок пламени. Из предусмотрительности лампа стоит на старом железном противне.

Тут довольно чисто. Пол застелен листами картона. Я лежу на старых свёрнутых коврах. Приподнимаюсь, чтобы осмотреть помещение, и тут один из парней в очках суёт мне в руки горячую кружку. Я отпиваю, обжигаясь, что-то фруктовое. В питье полно специй, в зубы попадает гвоздика и намертво застревает где-то возле правого верхнего клыка.

– Не бойся, это безалкогольный глинт, – говорит человек в зелёной аляске. Я уже узнала его в лицо, хотя он до сих пор не откинул капюшон, тут прохладно. Я совершенно не понимаю, почему он всё время попадается мне на пути, уже третий раз подряд за неделю. Наверное, придётся с этим смириться. Главное, чтобы он мне не навредил, я и так его разочаровала. Поэтому я, порывшись в памяти, хрипло говорю:

– Станислав Вла… Владимирович.

– Угу? – отзывается Карин из-под зелёного капюшона.

– Не говорите, пожалуйста, родителям, что нашли меня на льду. Скажите, что я каталась с горки. Тут рядом горка…

– Да мне совсем неинтересно говорить с твоими родителями, – машет рукой Карин.

– Ты сама им ничего не говори! – требует парень, который передал мне кружку. Они все сидят у противоположной стены, тоже на куче старых ковров.

– Это почему? – я вожу взглядом по их лицам и снова натыкаюсь на Приходьку. Он бледный и на меня не смотрит. Меня обжигает как огнём, я кашляю в кружку. Карин думает, что я подавилась, стучит меня по спине.

– Про это место нельзя рассказывать, у нас тут сквот, – отвечает кто-то другой. Карин фыркает и возражает:

– Сквот – это вы сами придумали. Это моя хибарка. Весной у меня тут будет мастерская. Удобно, можно подъехать, и я наконец отвяжусь от папы, от его мастерской, будет больше места.

– Но пока это сквот, – упорствуют парни.

Я наконец поднимаю голову от кружки и разглядываю всё в деталях. На одном из заколоченных окон висят ловцы снов, три штуки. Их чёрные кисточки колышутся от едва заметного сквозняка. Стена напротив вся закрыта картоном, как пол. На картоне, поверх отстающих стыков, нарисованы граффити. По-моему, кто-то пытался изобразить Арнольда Шварценеггера в роли терминатора.

Ковры, ловцы снов, граффити. Ну что, действительно похоже на сквот. В принципе, довольно уютно, несмотря на то, что кругом закопчённые прошлым пожаром бревенчатые стены. На одну стенку прибили лопнувший в нескольких местах красно-белый круг. Наследство спасательной станции. Крышу, кстати, заделали. Воображаю, что за работёнка была. Ещё прошлой зимой я тут каталась и смотрела на крышу с верхнего яруса горки, так там была дыра на дыре, и стропила торчали, как вырванные рёбра.