Доплыть до грота (сборник) - Тамара Михеева Страница 26

– А тебе не жалко рыбу ловить? – спросила мама после объятий и поцелуев.

– Мама, я же не по-настоящему ловлю, – серьезно сказала Соня, – я так играю.

И Соня заметила, как мама вздрогнула, но не всем телом, а будто только лицом.

Дед шумно обрадовался. Бабушка хмуро, быстро поцеловала Катю: с приездом.

Обедали: рис, рыба, салат. Пили чай: Катя привезла огромный торт. Потом пошли на улицу. Бабушка никогда не ходила гулять – только когда приезжала Катя. И Соня совсем недавно заметила, что бабушка будто боится оставить их вдвоем: Катю и Соню, дочку и внучку.

Гуляли мало, бабушке тяжело по песку. Бабушка Аня рассказывала про то, как ходили в храм, который восстановили в поселке. Катя – про свой театр, как ездили на фестиваль и выступали в детских домах. Соня – про Никиту, про Дашу, про их палатку и про то, как играли в саду. Слова лились и лились из Сони, словно солнце из дыры в штормовых тучах.

– Ух, разговорилась! – одобрял дед.

Потом бабушка усадила Соню за книжку – готовиться к школе. Катя сказала деловито:

– Соне в хорошую школу надо.

– И в этой выучится, в нашей. Все там учились. И ты тоже. Что, плохая выросла?

Бабушку позвала с улицы тетя Настя, и, пока она ходила, Соня быстро прижалась к маме и спросила:

– Мама, я всегда-всегда буду жить без тебя?

Мама опять вздрогнула лицом, а потом полился из ее глаз теплый оранжевый свет.

– Сонечка… что ты… Тебе плохо здесь?

– Нет, мне хорошо, – спокойно сказала Соня и замолчала.

– Я заберу тебя. Завтра же. Правда.

Пришла бабушка, отправила Соню гулять. Соня сидела на низкой скамейке в саду, смотрела на синие бабушкины цветы и понимала, что все неправда. Не может быть, чтобы прямо завтра.

Сергей Рогов и Катя дружили с детства. Их связывала трогательная и нежная первая любовь, и они были благодарны друг другу за то, прошлое, счастливое чувство. Встречаясь теперь случайно, оба чувствовали непонятное волнение.

Особенным был этот Катин приезд домой, и она обрадовалась, узнав, что Сергей с семьей здесь.

– Давно не виделись…

– Как ты? Надолго?

Не говорили ни о детях, ни о делах, ни о спутниках жизни. Даже о прошлом – не говорили. Бродили по песку, морем любовались. Катя рассказывала, как всю дорогу пожилой попутчик-дагестанец грозился ее украсть. Сергей хвалился, какой роскошный виноградник он заложил у отца в огороде.

Через заборчик, увитый виноградом, обиженные горькие глаза следили за Катей и Сергеем. Следили, как Катя запрокидывала голову и каштановые волосы струились у нее по спине. Звонкий Катин смех летел над морем…

Дед сердито сопел. Он сидел около калитки и вязал сеть. Видел и дочь с Сергеем, и сердитую Анну, а самое главное – маленькую жалкую фигурку у забора. В вечном бело-синем платье, с распустившейся косой, Соня стояла и смотрела издали на маму и дядю Сережу. Она не знала, что это за слово – «ревность», но ей хотелось бежать куда-нибудь, кричать, визжать и царапаться.

– Непутевая, – проворчал дед, не глядя в сторону дочери, – какая же она непутевая…

Пока Катя с Сергеем гуляли, потемнело небо, будто откликнувшись на непонятное Сонино отчаянье. Тучи, весь день копившиеся у горизонта, придвинулись вплотную к поселку, и ветер, еще утром тихий и теплый, загудел ровно и пронзительно. Море заворочало волны, как усталый человек, вынужденный отвечать на ненужные вопросы, ворочает языком. Обрушивался на берег прибой и, уползая, оставлял в песке воронки с шипящей пузырчатой пеной. Начинался шторм.

Соня увидела, как из палатки бегут к отцу Даша и Никита, как медленно идет за ними тетя Настя. Соня оглянулась на дом (не видит ли бабушка?) и тоже сорвалась с места, полетела окрыленная – к маме.

Дождь хлестал и бурлил, но никто не уходил с берега. Дядя Сережа дурачился, кружился с тетей Настей, высоко подбрасывал Дашу и Соню и валил в песок Никиту. И все бегали за ним, хохотали, визжали, но поймать не могли: он, как дождь, ускользал из рук. Наконец, Никита повис у него на спине, потом навалились и девочки, и тетя Настя, и, хохоча, все рухнули в песок. И тут же мама закричала:

– Смотрите!

Ветер на минуту разорвал густые тучи. Сквозь окно в небе хлынуло солнце. Жидким золотом растеклось оно по морю, осветив на короткий миг все вокруг, и снова исчезло за тучами, и снова был яростный шторм. Но кого теперь обманешь? Там, за тучами, – ослепительное солнце!

Бабушка рассердилась. Она долго выговаривала Кате за то, что позволила Соне бегать под холодным дождем. И бросила деду, как мокрую тряпку в раковину:

– А ты куда смотрел?

А смотрел он на них, радовался их радости и молодости, и солнечному шторму, и Катиному приезду, и Сониному внезапному своеволию.

– Ладно Катя, она же ничего про своего ребенка не знает, но ты-то, ты…

Соню закутали в кусачее одеяло и дали чаю с медом. Катя сделала вид, что бабушкиных слов не слышала, а Соня вся сжалась в печальный комочек. Она не могла понять, но чувствовала, что слова бабушки очень обидные.

Потом все забылось. Соня сидела с мамой у окна, смотрела на прозрачные струйки-дорожки на стекле и думала: неужели она и вправду видела тот самый дедушкин солнечный шторм? Соня почувствовала, что мама думает о том же. Ей стало спокойно и радостно. И потянуло в сон.

Катя сидела рядом с отцом перед телевизором, смотрела на экран, думала о своем. Она размышляла, что жизнь ее похожа на сильный шторм, когда все смешивается: земля и небо, ветер, потоки воды, восторг и ужас. Все звенит и грохочет, завораживает, будоражит так, что кричать хочется, и кажется: вот-вот лопнут нервы. И ветер такой сильный, могучий, дерзкий! Этим ветром в Катиной жизни был Ниссе Свантенссон, Сонин отец. Смешной такой, восторженный швед, приехал в Москву на театральный фестиваль, потом остался работать на целый год. Целый год страдания и счастья. Любил и мучился, что предает ту шведскую жизнь. Предавал и мучился, что бросить ту жизнь все равно не сможет.

Катя до него никого с такой силой и болью не любила. А он никого, даже Катю, не любил так сильно, как своих детей. И уехал, когда Катя узнала, что беременна. Она ничего ему не сказала. Он звонил потом, но не вернулся. Швеция так далеко! Катя смутно ее себе представляла… Эта страна виделась ей в благородных серо-синих тонах, и все жители белокурые и голубоглазые, как Ниссе и его дети. Ниссе был давно, Швеция далеко, и Соня – тоже далеко. Как бы ни цеплялась Катя за Соню, шторм жизни был слишком силен, баллов десять, и ее дочка, ее радость и свет, терялась в грохоте дней.

Со двора зашла Анна, прошла к Соне в комнату – наверное поцеловать на ночь. Анна все сделает, чтобы Соня в этот шторм не попала, чтобы она исчезла из Катиной жизни. Анна не специально, но у нее получается. Кате уже постелено на веранде, хотя Сонина кровать большая, можно вдвоем спать. Так хочется прижать ее к себе, маленькую, теплую, родную. Сказать что-нибудь, напомнить про то время, когда они жили вместе, дать понять, что она – мама, мама, мама.