Под созвездием Ориона - Владислав Крапивин Страница 26

Во всяком деле хочется новизны и совершенствования. Один из старших ребят, брат Валерки Сизова, отремонтировал в патефоне пружину. А Генка Лавров придумал, как усилить звук.

— Где наш горн?

Горн с воткнутым в него «моим» мундштуком валялся на широкой стропилине под крышей. Потому что в первый день, когда я принес мундштук, все в него по очереди потутукали, поразвлекались, но оказалось, что и с мундштуком игра ни у кого не получается: уметь надо. И забросили.

А теперь вспомнили.

Достали горн. Выдернули мундштук. Присоединили горн к мембране через трубку от противогаза. И пионерский сигнальный инструмент зазвучал, как граммофонная труба!

Ну, не так громко, конечно. И со всякими там скрипами и хрипами. Но все равно мы возликовали! И прослушали все наши пластинки!

И Темчик слушал. Но... как-то нервно. Нетерпеливо. Крутил в пальцах вынутый из горна мундштук, иногда подносил его к губам. А когда прокрутилась последняя пластинка, торопливо спросил:

— А на горне... разве на нем никто не играет?

— Да никто не умеет. Один пердёж получается, — сообщил бесцеремонный Рыжий. Темчик не обратил внимания на неприличное выражение.

— А... можно попробовать?

Ему, конечно, разрешили. Освободили горн от шланга, Темчик быстро вставил мундштук на место. Поднес к губам. Дунул раз, другой. Ничего особенного. Рыжий хихикнул:

— Я же говорил...

Но Темчик вдруг поднял трубу повыше и окатил нас чистым, ясным сигналом. Похожим на тот, что играло радио перед утренней передачей «Пионерская зорька»...

Потом он объяснял нам, что у него есть дядя, он трубач в оркестре какого-то московского театра. И этот дядя показывал Темчику, как играют на трубе...

Патефон и пластинки были на время забыты. Звук боевой трубы созывал нас для игр в партизан, мушкетеров и прочих борцов за справедливость. Эти игры были овеяны новой романтикой, потому что теперь у нас был трубач.

...В повести я подробно описал бы эти игры. И особенно — как они начинались. С ясного сигнала горна, похожего на мелодию песенной фразы

Заводы, вставайте, шеренги смыкайте...

Тонкий легонький Темчик с разбега взлетал на высокую поленницу, изгибал талию, подбоченивался, высоко вскидывал горн. Его гибкая фигурка силуэтом рисовалась на фоне вечернего неба. Это, по-моему, были для Темчика мгновения высшей радости.

Заводы, вставайте...

И наша компания сбегалась к воротам большой ограды...

Но в сигналах Темчика, обещающих азарт долгих (до синих сумерек) игр, приключения и радость ребячьего братства, мне слышалась и тайная нотка печали. Напоминание, что Темчик с нами ненадолго.

Кончилось все раньше, чем мы ждали. И довольно драматично.

И потом во всем винили Таисию Тихоновну, которую мы называли «пистолетным» прозвищем — ТТ...

Но об этом позже. А сейчас надо заниматься нынешними делами.

* * *

Надо звонить художнику по поводу иллюстраций к «Кашке» и «Кречету», которых собирается издавать Челябинск (если верить сегодняшнему звонку из издательства). Надо, превозмогая отчаянную боль в пояснице, ковылять на почту — платить за телефон и отправлять письмо молодой писательнице Ане Ветлугиной, которая прислала мне свою славную, хотя и трагическую книжку.

Надо опять читать чужие рукописи и отвечать авторам.

А еще надо купить консервы котам. Им-то наплевать на мое мироощущение (и, наверное, правильно).

Итак — сцепи зубы и вставай...

«Заводы, вставайте...»

Кстати, не так давно видел сон. Какой-то громадный пустырь, рельсы, металлолом, штабеля шпал. Хмурые люди. Много людей, и я знаю, что они доведены до отчаяния нынешней безысходной жизнью. Но отчаяние это — беспомощное, не собранное воедино.

И вдруг на штабель с решительного размаха взлетает мальчик. Взметывает себя на высоту. Он только что был рядом — маленький, тощий, незаметный, в серых джинсах, серой рубашке. И вот он выше всех, над нами. Вскидывает голову и вдруг... начинает петь. Звонко, чисто — на все пространство. Он поет только два слова: