Легенды о Христе - Сельма Лагерлеф Страница 26

— Может быть, удалось бы еще спасти этого человека, если бы ты спешно послал гонца.

— Вы хотите сделать меня посмешищем в глазах народа, — ответил Пилат. — Подумайте, что стало бы с правосудием и порядком в стране, если бы узнали, что наместник помиловал преступника, потому что его супруга видела зловещий сон?

— Но ведь правда, а не сон то, что я видел в Иерусалиме Фаустину, — сказал молодой ритор.

— Я сам буду отвечать перед императором за свои действия, — сказал Пилат. — Он поймет, что этот мечтатель, беспрекословно позволявший моим воинам мучить себя, был бы бессилен помочь ему.

В тот самый миг, как были произнесены эти слова, дом задрожал от непонятного гула, похожего на могучие раскаты грома, и все почувствовали колебание земли. Дворец Пилата остался невредим, но в течение нескольких минут после подземного удара отовсюду слышался ужасающий грохот обваливающихся домов и падающих колонн.

Лишь только можно было расслышать человеческих голос, наместник позвал к себе раба:

— Беги к месту казни и повели от моего имени снять с креста пророка из Назарета!

Раб бросился исполнять поручение. Гости перешли из обеденного покоя в перистиль, чтобы быть под открытым небом на случай, если землетрясение повторится. В ожидании возвращения раба никто не решался выговорить ни слова.

Раб очень скоро вернулся и остановился перед наместником.

— Ты застал его еще живым? — спросил Пилат.

— Господин, он умер, и в тот самый миг, как он испустил дух, и произошло землетрясение.

Едва сказал он это, как раздался сильный стук в наружную дверь. Все вздрогнули и вскочили, как если бы земля снова затряслась.

Тотчас явился один из рабов.

— Это благородная Фаустина и Сульпиций, приближенные императора. Они прибыли просить тебя помочь им разыскать пророка из Назарета.

Тихий шорох прошел по перистилю, и послышались легкие шаги. Когда наместник оглянулся, он увидел, что друзья покинули его, как человека, с которым стряслась беда.

Старая Фаустина снова прибыла на Капри и явилась к императору. Она рассказала обо всем случившемся и, пока говорила, она едва решалась взглянуть на него, За время ее отсутствия болезнь страшно продвинулась вперед, и Фаустина думала: «Если б у богов было сколько-нибудь милосердия, они дали бы мне умереть прежде, чем я скажу этому несчастному страдальцу, что для него нет никакой надежды».

К ее удивлению, Тиберий слушал ее с величайшим равнодушием. Когда она рассказала ему, что великий чудотворец был распят в тот самый день, когда она приехала в Иерусалим, и как близка была возможность спасти его, она заплакала, подавленная разочарованием. Но Тиберий только сказал:

— Так ты, действительно, сокрушаешься об этом? Ах, Фаустина, значит, целая жизнь, проведенная в Риме, не отняла у тебя веры в волшебников и чудодеев, веры, которую ты приобрела еще в детстве в Сабинских горах?

Тогда старая женщина поняла, что Тиберий никогда всерьез не ожидал помощи от пророка из Назарета.

— Так ради чего же ты позволил мне совершить путешествие в эту далекую страну, если все время считал его бесполезным?

— Ты мой единственный друг, — сказал император. — Зачем стал бы я отказывать тебе в твоей просьбе, пока еще в моей власти исполнить ее?

Но Фаустине не понравилось, что император не поверил ей.

— Опять твоя обычная хитрость, — сказала она, уже готовая вспылить. — Это то, что я больше всего не люблю в тебе.

— Тебе не следовало возвращаться ко мне, — возразил Тиберий. — Лучше оставалась бы ты в своих родных горах!

Одну минуту казалось, что у этих двух друзей, у которых так часто бывали нелады, снова произойдет ссора; но гнев Фаустины скоро утих. Прошли те времена, когда она могла не на шутку поссориться с императором. Она снова понизила голос.

Однако она все-таки не могла совершенно отказаться от попытки доказать Тиберию, что была права.

— Но этот человек действительно был пророк, — сказала она. — Я видела его. Когда его глаза встретились с моими, я подумала, что он — бог. Это безумие, что я не могла помешать ему идти на смерть.

— Я рад, что ты дала ему умереть, — сказал Тиберий. — Он был оскорбителем Цезаря и бунтовщиком.

Фаустина опять была готова рассердиться.

— Я говорила о нем со многими из его друзей в Иерусалиме, — сказала она. — Он не совершил преступлений, в которых его обвинили.

— Если он и не совершил именно этих преступлений, то, наверное, был не лучше всех других людей, — устало промолвил император.

— Где тот человек, который в течение своей жизни тысячу раз не заслужил бы смерти?

Но эти слова императора побудили Фаустину предпринять шаг, на который она до сих пор не решалась.

— Так я покажу тебе свидетельство его чудесной силы, — сказала она. — Я только что рассказывала тебе, что отерла ему лицо своим платком. Это тот самый платок, который я держу теперь в своей руке. Хочешь взглянуть на него?

Она развернула перед императором свой платок, и он увидел на нем бледный отпечаток человеческого лица.

Голос Фаустины дрожал от волнения, когда она заговорила опять:

— Этот человек видел, что я люблю его, и что сердце мое полно сострадания и веры в него. Не знаю, какой силой он смог оставить мне свое изображение. Но глаза мои наполняются слезами, когда я смотрю на него.

Император наклонился и стал рассматривать изображение, которое как будто было сделано кровью, слезами и черными тенями скорби. Постепенно перед ним выступило все лицо, каким оно запечатлелось на платке. Он увидел кровь на челе, колючий терновый венец, волосы, слипшиеся от кровавого пота, и уста, словно трепетавшие от страдания.

Все ниже и ниже наклонялся император над этим изображением. Все отчетливей и отчетливей выступал перед ним лик. Из-за смутных, как тени, очертаний перед ним засияли таившейся в них жизнью глаза. И, повествуя ему об ужаснейших муках, они в то же время явили ему чистоту и величие, каких никогда еще он не видел.

Он лежал на своем ложе, поглощая глазами это изображение.

— Человек ли это? — произнес он тихим, из глубины идущим голосом. — Человек ли это?

Снова умолк император и весь ушел в созерцание. Слезы заструились по его щекам.

— Я скорблю о твоей смерти, о ты, неведомый, — прошептал он. — Фаустина! — воскликнул он вдруг, — Зачем ты дала этому человеку умереть? Он исцелил бы меня!

И снова погрузился он в созерцание изображения.

— О человек! — сказал он, спустя некоторое время. — Если уж я не могу получить от тебя исцеления, то могу, по крайней мере, отомстить за тебя. Тяжело обрушится моя рука на тех, кто отнял тебя у меня.