Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака - Адам Гидвиц Страница 25

– Так почему он плачет, как ты думаешь? Мармелюк по ту сторону костра смотрит на детей. Потом он делает кое-что очень странное.

Он озирает лагерь и шепотом окликает каждого рыцаря по имени. Никто даже и не шелохнется.

Тогда он потягивается, потирает замерзшие руки, смотрит на нас из темноты и рассказывает и впрямь жуткую историю.

– Мы были в Крестовом походе. Нас выступило двести рыцарей под командованием лорда Монтжоя – в Святую землю, чтобы освободить ее от власти сарацинского короля. Мы шли с воодушевлением. Нам говорили, что сарацины трусы и глупцы и что под знаменем Христа мы не потерпим поражения. Мы в это верили.

Языки пламени подсвечивают снизу лицо Мармелюка.

– По прибытии мы направились прямиком к Дамаску, первому городу, который мы собирались освободить. Освободить, разумеется, убив всех его жителей. Мы осадили город, – и незамедлительно сарацины обложили осадой нас. Мы оказались окружены, зажаты меж городскими стенами и кольцом осады. Враг превосходил нас числом и перерезал нам все пути к отступлению. Они не хотят вступать с нами в открытую схватку, а ждут, пока мы не перемрем с голоду. Трусы? Может быть. Но не глупцы. Единственными глупцами там были только те богатые мальчишки, что оставили свои уютные дома во Франции ради этого ада.

Мы голодали почти месяц. Солдаты мерли сотнями. Лорд Монтжой разбил палатку посреди нашего войска и закрылся там, никто не видел его неделями. Пошли слухи, что он умирает, а то и уже умер. Земля была такой сухой, что не удавалось как положено похоронить тех, кто умер от голода или болячек, они воняли из-под земли, так что мы начали сжигать мертвых на кострах. Весь лагерь провонял горящей плотью. Это было невыносимо.

Всхлипывания сира Фабиана становятся тише, теперь он вроде как кашляет или квакает как жаба.

– Наконец семеро из нас решили бежать. Мы пробрались ночью на окраину лагеря и пустились в бега. Когда мы оказались на вражеской территории, то поползли на брюхе под покровом темноты. Я в жизни не был так напуган. Но лучше так, чем гнить в том лагере. К рассвету мы выбрались за пределы кольца сарацин. Казалось, нас ведет сам Господь. Сейчас я в этом не так уверен. Мы выбрались на дорогу, что вела на север, и держались ее, надеясь вернуться во Францию.

А сушей – это несколько месяцев. Иное дело морем, до Венеции, тогда ушло бы вполовину меньше времени. Но нам нечем было заплатить за проезд. Так что Фабиан решил, что нам надо временно, только временно, пойти в разбойники. Клянусь, я противостоял ему, как мог, но остальные согласились, а в одиночку мне было бы не выжить, верно?

Молодой рыцарь умоляюще взглянул на Жанну, потом на Якоба, словно рассчитывая, что они согласятся с ним. Словно это что-то значило.

И, благослови Господь их доброту, они кивнули. Так что он продолжал:

– Да, так вот. Однажды утром мы прятались в скалах ущелья, через которое проходила дорога из Иерусалима в Константинополь. Мимо прошло несколько небольших отрядов. Фабиан велел нам оставаться на месте.

Он теперь был нашим командиром. Не знаю, как это получилось. Одним стоит только слово сказать, и все слушают. А другие хоть криком кричи, никто и ухом не поведет.

Наконец на дороге показалась повозка. Фабиан подал нам знак. Когда повозка подкатила ближе, мы выскочили и заорали: «Кошелек или жизнь!», как настоящие разбойники.

Ну, слов-то они не поняли, но наши мечи все сказали ясней ясного. Так что они легли в пыль на дорогу. Мы переступили через них, нам повозка была нужна. Фабиан рывком отворил дверь. Внутри были специи, вы таких и в жизни не видели. Груды пурпурного, оранжевого, мешок на мешке… И финики – это что-то вроде слив, только посуше и послаще.

Мы забрали все. И тогда…

Мармелюк вздохнул. Это был самый глубокий и печальный вздох, что я когда-либо слышал.

– Фабиан убил этих купцов. Сказал, они поднимут тревогу. Я не в силах был на это смотреть. И только когда они уже были мертвы, мы увидели, что у них значки рыцарей-госпитальеров. Это те, кто пользует раненых крестоносцев. Они этому всю свою жизнь посвящают. Монахи-целители, вот они кто. Даже и не рыцари на самом деле. Целители христианских воинов…

Меня вывернуло, прямо там, на дороге, ведущей в Константинополь.

Он вновь умолк. Словно все еще ощущал привкус той желчи во рту. Потом говорит:

– Ну, мы продали эту повозку и заплатили за проезд до Венеции. А когда добрались до Франции, наш седьмой компаньон, рыцарь по имени Гай-Франсуа, исчез.

Нам стало не по себе. И недаром. Когда мы разошлись по домам, в свои поместья, где прошло наше детство, оказалось, что Гай-Франсуа предал нас. Он вернулся домой и рассказал, что мы сотворили, и ушел в монастырь, искупать грехи. Мой отец, лорд Мармелюк де Лимор, человек богатый и знатный, назвал меня и моего брата убийцами. Прямо в лицо нам это сказал. Я пал на колени и умолял его выслушать, что это Фабиан, не мы, убил добрых госпитальеров. Он разгневался еще страшнее. Теперь отцовские земли унаследует наш младший брат. А мне отец запретил возвращаться домой во веки вечные.

Фабиан к этому времени перестал плакать. Трещат сверчки.

А потом Мармелюк говорит:

– Я скучаю по маме.

Детишки смотрят, как он, кусая нижнюю губу, глядит в огонь.

Наконец Якоб спрашивает:

– Это потому Фабиан плачет? Что он не может вернуться домой?

И Мармелюк отвечает:

– У него есть двойняшка-сестра. Если он вернется, она не станет с ним разговаривать. Я думаю, он плачет по своей сестре.

На следующее утро все немного не в себе, все не в духе, ну как обычно бывает с парнями с утра. Они передают по кругу бурдюк с кислым вином, чтобы прополоскать рот. Я тоже украдкой делаю глоток, Фабиан не замечает.

Потом мы выходим на дорогу, держа путь на запад. По мере того как солнце забирается все выше, мы заходим все дальше в широкие бурые поля. Никто особо не разговаривает. Смотрим, как овцы на склонах холмов щип лют травку.

Тогда-то Хэй и замечает это.

Он сходит с дороги – не говорит почему – и идет к каменной изгороди на краю пастбища. Лоб его удивленно нахмурен. Мне тоже интересно, а то? Так что я иду за ним следом.

Мы видим странную штуку. В земле глубокие борозды. Не в дерне. Глубже. Типа до самого камня под ним. И даже камень выглядит так, словно кто-то его взрезал. По мне, так похоже на отметины когтей. Самые большие когти, которые вы когда-либо видели. А рядом длинный язык сгоревшей травы.