Выдуманный жучок - Юлия Кузнецова Страница 24

— Ташенька, может, ты хочешь…

— Не хочу! Мама, я ничего не хочу! Меня тошнит! И от каши! И от…

Я выбежала в коридор и чуть не поскользнулась на мокром полу. Правильно. Прямо после операции грохнуться и заработать трещину в черепе. Санитарка, наверное, с ума сошла — пол не вытерла, как следует. Да ещё и отвратительный запах хлорки… Фу!

Я побрела дальше. Кругом ребята: кто с повязкой на голове, кто с двумя. Но мне кажется, что мне — хуже всех. Тяжелее.

На плечо выползает Жучок.

— Мне противно быть самой собой, — жалуюсь я, — хочу быть кем-нибудь другим.

— Кем? Жучком?

— Не знаю… Не хочу лежать в больнице. Не хочу отходить от наркоза.

— Всё пройдёт.

— Когда? Что пройдёт? Ты хоть понимаешь, о чём я? Мне всю жизнь так жить! Не хочу!

— Ну, никто не выбирает…

— Так, всё! Проваливай!

— Куда?

— Куда хочешь! Уматывай! Не желаю тебя видеть!

Жучок исчезает. Я шумно выдыхаю. Мне не легче, хоть я и прогнала друга. Вот бы всех прогнать. И маму, и Игоря Марковича. Всех! Всем отомстить за всё!

Я вдруг чувствую, что больше нет сил идти. Проклятый наркоз! Я приземляюсь на банкетку у интенсивки. Была бы там Аня… Хотя нет, пусть лучше дома сидит. Или всё-таки тут, чтобы меня развлекать? Что-то я запуталась. В голове туман.

Сквозь туман слышу разговор в интенсивке:

— Детдомовская девочка. Ещё имя такое странное. Клёпа. Я говорю, чего тебя так назвали-то? А она плечами пожала. Мол, не она же называла. А саму мутит ужасно. Хорошо, её прямо сразу на стол забрали.

— Ох, бедные козявки детдомовские. На всё согласные. Мы тут им памперсов две пачки передали. Дорогие, японские. У моей, представляешь, аллергия! Говорю сестричкам, возьмите! Но имейте в виду: у моей, например, на них аллергия. А она смеется. У детдомовских, говорит, аллергии не бывает.

— Девочки, а что с Клёпой-то?

— Да ворота упали на неё. На футбольном поле. Пацаны её на ворота поставили. Вратарём.

— Такую заморышку?

— Ну да. Она, говорит, кричала, что ворота шатаются. А никто не слышал. Играли. Ну дети же. Увлеклись.

— А воспитатели куда смотрели?

— Да какие там воспитатели! Говорю же — детдом.

— Ох, козявочка… Голову-то шунтировали, а с лицом что?

— В челюстно-лицевую пошлют, что… В третий корпус.

— Ох-ох-ох. Просыпается… Девочки, воды дайте!

Видно, как они возятся с девочкой. Усаживают её, отпаивают. Приходит Тося, измеряет пульс, смотрит зрачки.

— Скоро врач придёт, посмотрит, спи! — говорит она девочке.

Девочка со странным именем Клёпа, с разбитым носом и заплывшим глазом, с рыжей шевелюрой, наполовину обритой (чтобы добраться до черепа и шунтировать) испуганно спрашивает сиплым голосом:

— А если я не хочу спать?

— Тогда не спи, — разрешает одна из мамаш интенсивки.

— А это что? — спрашивает Клёпа, осмелев.

И показывает на голый живот, который залеплен пластырем и на дорожку, идущую по груди — она размечена зелёнкой, чтобы видеть, где проходит под кожей шунт…

— Шунт тебе поставили, — объясняют ей.

— Что?

— Ну, шунтик.

— Это как «Лунтик»?

— А ты «Лунтика» смотришь?! Сколько тебе лет?

— Шесть…

— Я думала, его только трёхлетки смотрят.

Девочка пожимает плечами.

— Нет, шунт — это такой проводок.

— А зачем он мне?

— Ну, чтобы… Просто у тебя в голове… Ну, короче… Девочки, как объяснить?

— Да никак. Поставил тебе доктор и будешь с ним жить. В больницу ложиться и менять.

— А менять больно?

— Да под наркозом.

— А наркоз — это что?

— Лекарство.

— А оно сладкое или горькое?

— Девочки, как объяснить?

Мне хочется их всех задушить.

— Такое сонное лекарство, — наконец, соображает одна мамаша, — поспишь, шунтик поменяют и всех делов.

«И всех делов»! Нет, правда, встану и задушу!

— А у вас есть шунт? — спрашивает у неё девочка. Мамаша эта молодая и весёлая, с накрашенными ресницами и губами. Рядом с ней — золотоволосый ангелочек, за которым недоглядели, и он вывалился из кроватки.

— Нет.

— А у ребёнка вашего?

— И у него тоже нет. Мы с сотрясением мозга тут. То есть, с подозрением на сотрясение. Нас, кстати, девочки переводят в общую сегодня. Сотрясения вроде нет, но полежать надо на всякий случай.

— А у вас есть шунт? — спрашивает Клёпа у мамаши постарше.

— Нет.

— А у кого он есть?

Я рывком встаю с банкетки, вхожу в интенсивку.

— У меня. Клёпа, шунт есть у меня. Вот, смотри. И пластырь, и зелёнка такие же.

— На тебя тоже ворота упали?

— Нет, я такая родилась.

— Ничего, будете с этим жить, — говорит молодая мамаша.

Весело. Слишком весело. Как всё просто! Ресницы — и то сложнее красить.

— Может, даже подружитесь!

— По-вашему, те, кто с шунтами, только между собой дружить могут? — ядовито спрашиваю я. — И вместе зимой снеговиков лепить? И вставлять им веточки-шунты? Раз уж мы такими родились?

Мамаша ангелочка перестаёт улыбаться.

— Ну что ты передёргиваешь, Татьяна? — говорит мне с укором мамаша постарше. — Не хочешь, что ли, с девочкой подружиться? Она из детдома, у неё нет никого.

Клёпа думает о чём-то своём.

— Но я-то нормальная родилась, — бормочет она, — а ворота не я сбросила, а пацаны. Они мячом в них попали. И ворота упали. Прямо мне на голову. Так почему мне шунт, а не пацанам? Они же виноваты.

Я пячусь. Вот оно. Вот что гложет меня.

— Я не Татьяна, — бормочу я, — я Таша… Это значит — Наташа.

И убегаю.

На побег уходят последние силы. Еле-еле дохожу до своей кровати, падаю и отрубаюсь. Прямо рядом с тарелкой недоеденной каши.

Просыпаюсь поздно вечером. Уже и свет погасили. Мама свернулась калачиком рядом. Посапывает, как обиженный медвежонок.

Мне больше не хочется спать. Настроение по-прежнему паршивое. Ладонь у мамы под щекой, и я чувствую еле заметный запах сигарет. Меня озаряет. Вот оно. Вот что я сделаю, когда стану старше. Я начну курить. Всем тогда будет больно — и маме, и Игорю Марковичу. Ведь они так сражаются за моё здоровье! И ни капельки не понимают, как мне плохо.