Я хотел убить небо - Жиль Пари Страница 24

– Всё на свете игра, месье Реймон.

– Реймон, девочка моя. И это неправда, что вся жизнь – всего лишь игра. Кто тебе такое сказал?

– Никто, я сама это придумала, чтобы защититься от ведьмы, которая хотела, чтобы я называла её Николь, а потом была очень злой. Когда я натирала паркет, я говорила себе, что всё это просто такая игра, и тогда мне было не так грустно.

– Николь?

– Это её тётя, – сказал я. – Настоящая гадина.

– Икар, нельзя так говорить.

– Но ты сам так говоришь. Когда рядом мадам Пампино или судья, она прикидывается, что Камилла – бедная несчастная малютка, а когда они остаются наедине, становится злой.

– На Рождество мне действительно показалось, что она какая-то странная.

– Кстати, знаешь, Реймон, у нас есть план, как от неё избавиться.

– Икар, что значит «избавиться»?

– Не по-настоящему, конечно, но я не могу тебе рассказать. Это наш секрет.

– Из тебя вышел бы неплохой детектив! – рассмеялся Реймон.

– Да, и я мог бы помогать тебе ловить преступников.

– Ага, и как бы ты это делал?

– Этого я пока не знаю, но ты мог бы меня научить.

– Посмотрим, малыш. Ну, дети, наша очередь!

Мы уселись все вчетвером на первый ряд гусеницы.

Реймон сел с одного края, а я – с другого, чтобы защищать Камиллу, которая вся сжалась, как перед прыжком в открытый космос.

Гусеница с пугающим скрежетом медленно поползла вверх. Все закричали.

Небо было так близко, что казалось, можно достать рукой.

А толпа внизу, наоборот, стала совсем крошечной.

– Если будет слишком страшно, закрой глаза, – сказал я Камилле, и в эту секунду гусеница опрокинулась.

Она покатилась вниз, и – оп! – мы ринулись в бездну и сделали несколько крутых петель, Камилла закрыла глаза руками, мы ещё немного поднялись и снова обрушились вниз, мы катились всё быстрее и быстрее, и у меня сердце колотилось во всех местах сразу, и казалось, что голова сейчас взорвётся, и было ужасно здорово, а потом сердце оторвалось и поплыло внутри в свободном полёте, и я посмотрел на Реймона, который тоже закрыл глаза, и на Виктора, который кричал «Нет!», и тут – оп! – резкий спуск, ещё несколько петель, скорость всё больше, новый, последний подъём, после которого опять падение и сумасшедший полёт вниз, и лицо как будто бы улетает куда-то в бездну, а сердце вот-вот выскочит изо рта, и это просто невероятно, вот наконец последняя петля, и Камиллу изо всех сил придавливает ко мне, и она хватает меня за руки, и её глаза смотрят на меня, зелёные-презелёные, и всё это так быстро, так невероятно быстро, и наконец движение замедляется, и полёт окончен.

– Давайте ещё раз?! – закричал Виктор. Он прямо дрожал от восторга, но его папа, белый как мел, показал на огромную очередь, которая выстроилась, пока мы катались, и к тому же Камилла, как мне казалось, вполне заслужила мороженое.

– Давайте потом, – предложил я, и Камилла подарила мне взгляд, полный нежности.

– Когда потом? – расстроился Виктор.

– Всё в порядке? – спросил я у Камиллы, и она кивнула.

– Папа, пожалуйста, – не унимался Виктор.

– Ну ладно, дети, я схожу с Виктором ещё раз. Далеко не отходите. Держите, вот вам деньги, купите себе мороженого.

Камилла выхватила купюру из рук Реймона и потащила меня к тележке мороженщика, и остаться вдвоём с Камиллой – это было ничуть не хуже, чем пойти ещё раз на американские горки, и сердце у меня колотилось с точно такой же силой.

Мы взяли себе по двойному рожку.

Камилла – шоколадно-ванильное. Я – клубнично-фисташковое.

Мы сели на скамейку и сидели там послушные, как дети с картинки.

– Ты испачкался, – сказала Камилла.

– Где? – спросил я и стал осматривать рубашку и штаны, но нигде ничего не было.

– Вот тут.

И она поцеловала меня в губы.

– О! Какая прелесть! – воскликнула проходящая мимо старуха лет тридцати.

Прелесть или не прелесть, старой прохожей это совершенно не касалось, поэтому я дождался, пока она отойдёт подальше, и только тогда поцеловал Камиллу в ответ, и от губ её пахло шоколадом. Мне сразу стало очень жарко, по рукам и ногам побежали мурашки, и я подумал, что, наверное, это солнце воспользовалось тем, что у меня приоткрыт рот, и проскользнуло прямо внутрь тела.

Мне надоело быть послушным.

– Пойдём, я подарю тебе гигантского медведя!

– Кабачок! Это ведь деньги полицейского.

– А я его сам выиграю. Не беспокойся.

Месье из тира протянул мне винтовку, которая стреляла пульками, и я посмотрел на разноцветные воздушные шарики, которым наверняка хотелось вырваться из клетки.

– Простите, – сказал я шарикам.

Если бы сейчас рядом оказался судья, он бы больше не стал называть меня «недееспособным несовершеннолетним», потому что я попал во все шарики и выиграл гигантского медведя.

– А где твой папа? – спросил меня месье с шариками.

– У меня нет папы.

– О, а я думал, месье Реймон с вами.

– Ты знаешь Реймона?

– Да. Это давняя история. Но ему не обязательно передавать, что я вас видел.

Камилла потянула меня за руку. Второй рукой она прижимала к себе гигантского медведя.

– Пойдём, Кабачок, нам пора. Полицейский будет волноваться.

Реймон и Виктор ждали нас на скамейке.

– Откуда медведь? – спросил Реймон.

– Это Кабачок его выиграл, он попал во все шарики. А ещё месье из тира вас знает, но нам не обязательно вам об этом говорить.

– Ах, вон оно как! И где же он, этот торговец медведями?

– Вон там, месье в клетчатом пиджаке.

– Да это же ворюга Жильбер!

– Кто такой Жильбер, пап?

– Похититель автомобилей, я его как-то поймал.

– Мой папа – самый крутой, – Виктор задрал нос от гордости.

А потом добавил шёпотом:

– Особенно с тех пор, как перестал надираться!

Нам всем троим стало очень смешно, и Реймон спросил: «Чего вы смеётесь, детишки?», а мы: «Ничего», – и захохотали ещё громче.

Реймон посмотрел на нас и улыбнулся: «Надо мной смеётесь, да?», и мы: «Нет, что ты!» – и хохочем уже до слёз.

В конце концов мы успокоились, потому что Реймон предложил съесть по гамбургеру с картошкой фри и прокатиться на автодроме.

– Я, чур, с Кабачком, – сказал Виктор.

Я увидел, что Камилла немного расстроилась, и мне было приятно смотреть на её огорчённое лицо, потому что оно означало, что мы уже не можем жить друг без друга.