Золото скифов - Дмитрий Емец Страница 22

– Когда у тебя заканчиваются экзамены? – спросил папа.

Петя что-то промычал. До этого он был в прекрасном настроении, но вопрос папы его испортил. И, захватив с собой своего доктора Ватсона, Петя отправился проверять, не высох ли телефон.

– Если не заработает, можно показать его Кузину, – рассуждал Петя, водя над телефоном феном. – И намекнуть ему вскользь, при каких обстоятельствах телефон промок… А дальше смотреть на реакцию! И если вдруг Кузин воспылает к телефону любовью, то это, конечно, потому, чтобы стереть из него снимки. А-а? Ты что-нибудь понял?

– Неаа, – сказал Саша.

– Умница! Настоящий доктор Ватсон! Ладно, проверяем!

Петя вставил батарею и, выдохнув, нажал на включение. Телефон начал загружаться. Петя торопливо подключил его к компьютеру, чтобы успеть выкачать из телефона фотографии. А то бывает, что телефон, на схемах которого остались одна-две капли воды, проработает минуты две, пока его не замкнет окончательно.

Пока Петя скачивал фотографии, Саша отправился на кухню и съел три гренки с яйцом. Потом уселся спиной к солнышку и стал греться. От сытости и тепла Сашу заклинило. Клинило же его всегда по одному сценарию. Он начинал повторять одну и ту же фразу, причем первую попавшуюся. Вот и сейчас он как попугай твердил «Жужужу, жужужу, я сижу и не жужжу!».

– Спасибо, мы уже всё поняли! – сказала Катя, когда Саша повторил это в десятый раз.

Саша, не слушая ее, продолжал делиться своими прозрениями по поводу жужжания.

– Да не трогай ты моего доктора Ватсона! Он поел. Кровь от мозга отлила в желудок, – крикнул из комнаты Петя. – Давай, брат, продолжай! Раз, два, три, четыре, пять! С детства с рифмой я дружу!

Петя опять был в прекрасном настроении. Он сумел извлечь из телефона фотографии и теперь растягивал их на мониторе, пытаясь рассмотреть получше. Папа Гаврилов подошел к нему. Струи дождя были выбелены вспышкой молнии. Между двумя трубами на шпагате сидел человек в кимоно. Его руки были вскинуты вверх, и в них он держал длинный блестящий клинок. Лицо у человека, совершенно мокрое, было торжественным и каким-то неземным. Залитое голубоватым светом, оно походило на лицо вампира. Однако рассмотреть его подробно не представлялось возможным. При приближении оно распадалось на пиксели.

– Да-а, – протянул папа. – И эта фотография лучшая?

– Угу, – подтвердил Петя. – На тех вообще ничего не поймешь. Зато мы теперь точно видим, что это не коса у него, а меч! И одет он… ой, бабушка, где мои таблетки?.. в кимоно! Интересно, откуда на крыше музея в Евпатории взялся ниндзя?

Алёна, подбежав, развернула к себе монитор.

– Какой же это ниндзя? Это не ниндзя, а самурай! Ниндзя обычно в черное одеваются. Черные трусы, черная шапочка, а тут кимоно как у каратиста! – заявила она.

– Да, мы поняли уже, что это самурай, – успокоил ее Петя. – Иди, не мешай!

Пожав плечами, Алёна ушла.

– Ты не удивлен? – спросил Петя у папы.

– Удивлен, конечно, – признал папа. – Прямо для желтой прессы! «Ошибка древней колдуньи. Скифскую чашу стащил самурай!» И что мы будем с этим делать? Матушкину покажем?

– Нет, – сказал Петя. – Вначале я хочу разобраться во всем сам! Хотя самурай на крыше музея – это, конечно, сильно! Брат Ватсон, ау! Если увидишь кого-нибудь с мечом и в такой вот штуке – сразу говори мне!

Саша важно закивал и вернулся на крыльцо. На крыльце прыгал Костя и по памяти перечислял ноты.

– До! Ре! Ми! Фасоль! – кричал он.

– Нет такой ноты – «фасоль»! – оспорил Саша.

– Есть!

– Нету!

– Давай у мамы спросим! Нет, ты не беги! Ты надуешь! Рита, иди спроси у мамы: фасоль есть?

Рита побежала и вернулась с известием, что фасоль есть. Саша был сражен.

Во дворе зашумели голоса. Обвивавший калитку виноград раздвинулся, и просунулись головы Андрея, Серафима и Нины Моховых – лучших гавриловских друзей и их соседей по дому у вокзала.

– Утро! – ворчливо произнес Андрей.

Он редко говорил «Доброе утро», потому что считал, что это выражение лишено смысла. Действительно, для кого-то оно доброе, а для кого-то не очень. Андрей обожал все уточнять. Даже фразу «Бабушка, я тебя люблю!» он обязательно сопровождал рассуждением, что наиболее сильную любовь к родственникам он почему-то испытывает, получая от них подарки.

– Простите! Мы вас не напугали? – спросил Серафим.

– Нет, – сказала Катя.

– Жаль, – огорчился Серафим. – А мы хотели! Но Андрей все испортил. Он должен был рычать из-за ворот, а он почему-то не стал.

– Там полицейский сидит на стуле. Услышит еще, – заметил Андрей.

– Он вас пропустил? – удивился папа Гаврилов.

– Он спросил у нас, куда мы идем. Мы разговорились, и я порекомендовал ему для дочки несколько книжек. Он, оказывается, не знал, что таблицу умножения нужно зубрить начиная с девяти. Потом на восемь, на семь. Тогда учить можно только пятьдесят процентов таблицы. Остальное выучится само, – сказал Андрей.

Моховым открыли калитку. Серафим вошел и по очереди поздоровался с папой, мамой и всеми детьми, включая Риту. Папа Гаврилов любил Серафима. У Серафима было уникальное качество. Насколько его брат Андрей был скептиком, настолько Серафим умел всему радоваться. Причем поводы для радости он находил повсюду. Даже если бы его бросили с камнем на шее в болото, он, наверное, воскликнул бы в полете: «Ой! Какие здесь пиявки и лягушки!»

Моховых угостили чаем и яйцом с хлебом. Яйцо с хлебом делалось так: на раскаленную сковородку клался кусок хлеба с выковырянной серединой. В пустую середину выливалось яйцо. По настроению на нем кетчупом рисовались глаза и рот, а из огурцов выкладывались уши.

– Серафим, тебе сгущенки в чай добавить? – предложил папа Гаврилов.

– Большое! Приятного вам! – отозвался Серафим.

Если его брат Андрей из желания во всем быть точным переделывал «Доброе утро» просто в «Утро», то Серафим по свойственной ему восторженной мечтательности нередко обходился вообще без существительных. Вместо «Приятного аппетита» он говорил «Приятного», а вместо «Большое спасибо» – просто «Большое».

После завтрака Моховы пригласили детей Гавриловых побродить с ними по городу. Они обещали взять с собой и Риту, что порадовало маму, потому что Рита, когда оставалась дома, вечно висла на маме и ничего не разрешала делать. Запасливая Катя попросила у папы денег, чтобы что-нибудь купить по дороге.