Бесконечность и дальше - Ольга Колпакова Страница 22

– Потому что наша семья – это не настоящая семья, – заявила я. – В семье должно быть семь человек, а у нас всего три. Ну ладно, три с половиной, если считать черепаху.

– Это ужасно, – сказал папа. Но не потому, что согласился со мной. Он просто забыл сегодня покормить черепаху, а была его очередь.

– Да, это ужасно, – согласилась мама. – Я забыла рассказать вам, что значит слово «семь». Семь и семья – не родственники. Семья писалась через «ять», помнишь такую древнюю букву? И слово «сѣмь» означало не семь человек, а «домочадец», «работник» или даже «слуга». Так в словаре написано.

– Нет уж, – возмутилась я. – Вы не увиливайте. Работник! Опять работу домашнюю мне придумала? А я всё уже сделала! Даже посуду помыла!

– Тут хоть увиливай, хоть нет, – вздохнула Милена, – но точно никто не знает, почему самое волшебное число называется семёркой.

Мы с папой удивились. Такое волшебное число, и никто не знает, что это за слово, которым оно называется? Ведь волшебные числа нельзя называть абы как, с бухты-барахты. Наверное, кто-то долго думал, прежде чем сказать: это будет семь!

– Раньше говорили «седм», – сказал папа. – И вообще на самых разных языках семерки очень похожи: седан, септем, севен, септа…

– Это неспроста! – кивнула Милена. – Вот смотрите, что я нашла. В очень древнем – древнеиндийском – языке семёрка называется сапта.

Я потёрла глаза. Мама сегодня была одета в сари – национальную одежду индианок. У папы на голове появилась чалма, украшенная рубином. А себя я обнаружила с кольцом в ноздре. Говорят, так носят знатные индийские дамы. Наверное, этим способом их отучают ковыряться в носу.

– А что означает «сапта»? – спросила я, подёргав себя за колечко.

Мама опять принялась листать словарь. Она так шелестела страницами, что поднялся ветер. Со страниц на пол тихо спрыгнул тигр, с визгом выбежала обезьяна, шлёпнулся и громко затрубил слон, выскользнула змея. Хорошо, что все они были маленькие и мы с папой могли посадить гостей в коробку. Только одного индийского йога не получилось запихать внутрь. Он какое-то время сидел, скрестив ноги и закрыв глаза, но затем медленно отрывался от дна коробки и взлетал вверх. Тогда папа привязал его ниточкой за ногу и пустил парить под потолок, подальше от люстры.

– Вот, – наконец остановилась мама, и мы тоже замерли, изловив последнего павлина. – «Сапта» означает «свободный».

Папа неожиданно воодушевился. Он ведь уже шесть раз носил свою работу к директору табачной фабрики – и всё было не то, что тому надо. Папе уже было противно и тяжело туда идти. Ноги переставлялись с трудом, словно были в кандалах. Его тошнило, когда он чуял запах табачного дыма.

– Освободиться! Освободиться! Свобода, – пробормотал папа, взял коробку с сигаретами новой формы, немножко в ней покопался и, как был в чалме и с пятном на лбу, ушёл.

Мы с мамой накормили обитателей коробки, и они тут же исчезли. Только маленький йог болтался у нас под люстрой до самого тёмного вечера. Кушать он отказывался, да и вообще не разговаривал и даже не смотрел на нас. Он вообще непонятно куда смотрел.

Когда вернулся папа и мы включили свет, йог запереливался, как радуга, и рассыпался искорками.

Папа наш тоже переливался. Но в одном месте, под глазом. К счастью, он не рассыпался.

– И что вы думаете? – спросил папа. – Директор сразу же распорядился опробовать сигареты моей новой формы.

Папа извлёк из кармана что-то похожее на детскую игрушку-дракончика. Только она была изрядно помята.

– И?.. – спросила мама, достав из холодильника лёд.

– Он решил, что сигареты в виде игрушек привлекут к нему много новых покупателей младшего возраста. Тут же созвали экспертную комиссию, раздали им курево моей формы.

– И?.. – спросила мама.

– Ну, ты сама знаешь: какая форма, такое и содержание. Все участники эксперимента стали сначала зеленеть. А потом засыхать. В результате что-то среднее между Змеем Горынычем и Кащеем Бессмертным получилось.

– И?.. – опять спросила мама.

– И директор сказал, что ему нужно, чтобы все, кто курит, чувствовали себя крутыми, модными и взрослыми. А не такими уродами. То есть, конечно, они такими становятся, но гораздо позже, когда потратят все деньги на курево. И ещё сказал, что я не получу денег, раз такой дурак, что этого не понимаю.

– А ты? – спросила я.

– А я сказал, что он сам дурак и чтобы убирался со своей вонючей фабрикой куда-нибудь на Марс. Чтобы не травил наших детей и нашу планету!

Папа приложил лёд к глазу, но всё равно выглядел очень смелым.

– А он велел охране выкинуть меня, – закончил папа, не дожидаясь очередного маминого «И».

– А ты? – робко спросила мама и молча пожалела Марс.

– Ну, я совсем немного пролетел, когда меня выкинули, пока не воткнулся в того мужика, что ходит возле нашей мусорки. У него теперь тоже синяк.

– Я тебе сколько раз говорила, учись хорошо летать! И не закрывай глаза, когда летишь! – заворчала мама. – Видишь, что получилось!

– Нет, пора мне учить вас нормально летать, – продолжала она вздыхать, даже когда синяк уже прошёл. – Разве можно быть свободным, если не умеешь хорошо летать?