Избранница - Майте Карранса Страница 22

Невероятно! Цицерон тер глаза, не веря тому, что видел. Анхела, его прелестная и коварная Анхела, превратилась в другое существо.

Несмотря на то что юноша чувствовал себя отвергнутым, он не собирался уходить. Его уделом был чистый и твердый мазохизм, которым упиваются упрямцы, никогда не признающие себя побежденными. Поэтому ему хотелось увидеть своими глазами, как Анхела обнимается и целуется с ирландцем. Поэтому он шел за ней до самой опушки леса.

И на всякий случай, действуя почти из-за суеверия, он переодел майку задом наперед и принялся искать особый гриб, который узнал сразу, как явился сюда. Стоит ему пару раз лизнуть его, как он проникнет во все тайны леса. Если феи существовали, то он их увидит.

И он их увидел.

Их было две. Одна фиолетовая, крохотная и бойкая, другая пурпурная, более величественная, более властная. С помощью палочек обе феи посыпали Анхелу порошком, окрасили ее в золотистый цвет, и несколько мгновений спустя та родилась заново, превратившись в совсем другую девушку.

Новая Анхела стала не только выше ростом, светловолосой, фигуристой и великолепной, но и показалась более спокойной, стройной и предсказуемой, чем прежде. Хотя по необъяснимой причине Цицерон тут же почувствовал, что она ему не по душе.

Новая Анхела олицетворяла изобилие совершенства — вздернутый нос, чрезмерно пухлые губы, розовые щеки, безупречно светлые волосы. Одновременно исчезло все удивительное, непредсказуемое и неуловимое, чем обладала первая Анхела.

Все это разочаровывало.

Даже ее низкий хрипловатый голос стал музыкальным и явно соблазнительным, но Цицерону он показался излишне банальным. Она стала настоящим манекеном. Так ему казалось. Жеманный манекен из дерева, с ловко прорисованными чертами лица, но лишенный души.

Цицерон был без ума от непостоянной души Анхелы, а сейчас при этой разительной перемене догадался, что испарилось несовершенство — ее основная добродетель.

Вероломство влекло за собой полное крушение надежд. Цицерону оставалось лишь убедиться в истинности своих подозрений и увидеть, как из нее сделают невыносимую всезнайку.

Так оно и случилось. Слова Анхелы звучали приятно, примирительно и крайне правдоподобно. Короче говоря, от них веяло фальшью.

— Хорошего понемножку. Не забывайте, что жизнь во дворце течет размеренно.

Дело в том, что феи поспешили надеть на нее длинные и роскошные одежды, вышитые золотом и серебром. Они вытащили их из тайного сундука, припрятанного среди холмов. Однако Анхела не торопилась сбросить с себя толстовку, его толстовку.

Когда она нежно сняла ее, толстовка скользнула по ее ногам. Затем она взяла ее своими изящными руками и поднесла к носику. Потом резко вдохнула и спросила:

— Мне можно оставить ее?

Цицерон и две феи потеряли дар речи. Ее слова, жесты… никак не вязались с ее новым обликом. Анхела задала этот вопрос, капризно вскинув брови, точно повинуясь неожиданному побуждению и покоряясь соблазну.

Цицерон вздрогнул, узнав в этих словах, в детском жесте, в обнюхивании толстовки что-то от прежней Анхелы.

— Зачем? — почти в один голос спросили феи.

Анхела улыбнулась с обезоруживающей игривостью. Было невозможно отказать ее просьбе. Говоря, она гладила шероховатую и поблекшую поверхность голубого хлопка:

— Дело в том… что она навевает воспоминания.

— Воспоминания? О чем? — в один голос спросили феи, столь же любопытные, как и все феи.

Цицерон затаил дыхание, пораженный временным параличом. Он перебрал тысячу возможностей, самые глупые из которых гласили: Анхела хотела помнить мягкий предмет одежды, купленный матерью Цицерона, Анхела хотела помнить чудесные уроки гимнастики в любимой школе, Анхела хотела помнить бледно-голубое небо над своим родным городом. Анхела хотела…

— Воспоминания о парне… о парне, который мне это подарил.

Цицерон чуть не умер от недостатка воздуха. Он втянул в себя весь кислород леса, жадно наполнил легкие и почувствовал, как у него закружилась голова.

Анхела хотела помнить его? Анхела хотела сохранить на память какую-нибудь его вещь? Возможно, в новом сердце Анхелы остались следы его страстных поцелуев.

— Этого делать нельзя. Финвана очень ревнив и не согласится, чтобы при тебе была вещь, напоминающая о каком-то парне.

Цицерон смотрел на Анхелу, пытаясь прочесть нечто в ее новом непроницаемом лице. Она печалится? Сердится? Пребывает в отчаянии?

— В таком случае нет никаких проблем. Я ее бросаю, и дело с концом.

Цицерон снова успокоился. Какая мерзость эти воспоминания, среди которых всплыла его жалкая персона, ведь Анхела решила потерять его так, как теряют бесплатную рекламную ручку, и при этом нисколько не жалеют.

— Но я оставила на себе трусы, — вдруг добавила она с нежностью, не лишенной плутоватости.

И Цицерон, у которого глаза вылезали из орбит, заметил, что на Анхеле его трусы, которые ей великолепно шли.

— Трусы?

— К чему носить трусы, если можно носить трусики? — спросила удивленная Лилиан.

Анхела пожала плечами с изяществом стюардессы:

— Они удобнее.

Цицерон сильно удивился. Анхела не упомянула хозяина трусов, она говорила обиняками, чтобы хранить свои мысли в тайне.

Разве не так? Цицерон не ошибается? Анхела хотела оставить что-то на память о нем? Или он все это придумал, ибо не хотел признать себя неудачником, которого все девушки использовали в какой-то момент своей жизни, чтобы выманить у него толстовку, трусы, а потом отделаться от него? Анхела была огорчена? Она проявила человеческие чувства?