Королева стендапа - Йенни Йегерфельд Страница 21

Когда мама умерла, я не ходила в школу три дня. Папа сказал, что я могу побыть дома еще, но я не захотела. Папа только и делал, что занимался уборкой. Как робот. Шагал туда-сюда по квартире, выгребал вещи изо всех шкафов, гардеробов, ящиков, очищал полки. Там были не только мамины вещи, но маминых было много. Косметика, сумки, шляпы, обувь, очки, спреи для волос, шампуни, книги.

В каждой комнате папа сортировал вещи по разным кучам. Оставить, раздать, выбросить. Я захотела оставить себе мамину косметику. Еще я спасла мамины духи из кучи на выброс. Теперь они стоят у меня в комнате, но я не решаюсь их понюхать. Боюсь, что начну плакать и тогда уже никогда не остановлюсь.

Вечером накануне дня, когда я собиралась снова пойти в школу, папа сказал, что поставит Сесилию в известность о том, что произошло. А она расскажет об этом в классе. Меня охватила паника. Зачем им об этом знать? И что он скажет? Я кричала, что не разрешаю ему этого делать. Запрещаю. Тогда папа сказал, что он, как мой папа, лучше знает, что для меня хорошо. Я сказала, что, если он это сделает, я покончу с собой. Я, конечно, не собиралась этого делать. Просто слова вылетели сами собой. Папа вдруг замер, потом медленно повернулся ко мне и сказал, отчетливо произнося каждое слово:

– Не говори так.

А потом закричал:

– НИКОГДА не говори так!

Он стоял посреди куч из вещей. Оставить, отдать, выбросить. Мне хотелось зарыться в куче вещей на выброс. Пусть он и меня выбросит, и все кончится.

Но все кончиться не может, так не бывает. Вместо этого из моего горла вырвался пронзительный клокочущий звук без слов. Потом я убежала в свою комнату и захлопнула дверь. Накрыла лицо подушкой.

Эту подушку я однажды сделала и вышила сама. Крестиком, гладью и цепочкой. Это было очень давно. Марта на своей подушке вышила «Лучшая мама во вселенной», а мне так понравилась моя подушка, что я не захотела с нею расстаться и вышила на ней свое имя. Я знаю, это жутко эгоистично. Я крепче прижала подушку к лицу. Не хочу больше ничего видеть. Не хочу ничего слышать, чувствовать. Через некоторое время к двери подошел папа и постучал. В его голосе были слезы.

Он сел на край кровати и попробовал убрать подушку с моего лица, но ничего не вышло. Я крепко прижимала ее к лицу, как кислородную маску, хотя было трудно дышать. Папа осторожно похлопал меня по ноге.

– Прости, дорогая, прости. Я не на тебя сержусь, на маму.

Я спросила из-под подушки глухим голосом:

– Как ты можешь на нее сердиться? Она же была больна! Ты сам говорил, что она болела. Разве можно сердиться на больного человека?

И добавила почти шепотом:

– Который… умер.

– Не знаю… Саша, дорогая, я не знаю… Наверно, нельзя. Но я все равно сержусь.

* * *

Папа рассказал Сесилии. Сесилия рассказала остальным. Меня в классе не было. Я не хотела при этом присутствовать. Не хотела видеть их ошеломленных лиц. Слышать, как они будут спрашивать, сгорая от любопытства: «Когда это случилось? Почему? Как?» И при этом думать: «Слава богу, это случилось не со мной, слава богу, моя мама жива». И через секунду, как ни в чем не бывало: «На ланч опять кровяная колбаса? Фу, какая гадость!»

Когда я вернулась, в классе была странная атмосфера. Странная тишина в коридоре. Меня провожали взглядами. Шептались и делали удивленные глаза.

Только Марта вела себя правильно. Мы и раньше были друзьями, но не близкими, виделись только в школе. А тут она сама пришла ко мне. Постучала. В первый раз я не открыла. Тогда она оставила шоколадку и записку: «Когда дементор чуть не высосал из Гарри Поттера душу, ему помогла шоколадка. Не знаю, поможет ли эта, но давай мы попробуем».

Хорошо, что она написала «МЫ попробуем». Мы. Потому что я почувствовала себя не такой одинокой. Во второй раз я открыла Марте дверь. И в третий, и в четвертый. И потом каждый раз. И у нее всегда была с собой шоколадка. Я думаю, мы перепробовали весь шоколадный ассортимент. С цельным орехом. С помадкой. С солью. С дробленым лесным орехом. С апельсиновыми цукатами. С миндалем. Батончики «Марс» и «Сникерс». И шоколадки помогали, я стала чувствовать себя лучше.

Спасибо Марте. На какое-то время я могла забыть о том, что случилось. Мы почти не разговаривали. В основном смотрели фильмы и ютуб. Но Марта была рядом. Рядом со мной. У нее светлые вьющиеся волосы. И бейсболка с надписью OBEY. И быстрая, темпераментная речь, как у комментатора футбольного матча. Так Марта стала моей лучшей подругой.

Идиотские вещи, которые говорят люди:

1. «Я понимаю, как ты себя чувствуешь». Нет, не понимаешь! И никогда, никогда, никогда, за миллион лет не поймешь.

2. «Ты такая сильная! Я бы так не смогла!» Сильная? С чего ты взяла? Как будто у меня есть выбор.

3. «Боже, как это малодушно – покончить с собой!» Это такая глупость. Если кто-то умер от рака, мы же не говорим, что он смалодушничал. Или от сердечного приступа. Мама умерла от депрессии. Да, я ужасно злюсь на нее, что она оставила меня. И сильно скучаю по ней. Иногда мне кажется, что моя голова сейчас взорвется. Но я не считаю ее малодушной.

4. «Это так эгоистично – лишить себя жизни!» Неправда! Мама считала, что мир плохо устроен и что из-за нее он становится еще хуже. Считала, что она нам в тягость. Думала, что без нее станет легче. Мне и папе. Это дико ужасно, что она так думала, но она верила в это. Я знаю, потому что однажды она сама мне это сказала. Я говорила ей, что это не так, много раз говорила, но она как будто не слышала.

5. «Как она это сделала?» Ненавижу, когда люди об этом спрашивают. Они задают этот вопрос не потому, что беспокоятся за меня, а просто чтобы посплетничать, когда меня нет рядом. А я не знаю, как она это сделала! И не хочу знать!

6. «Но ты выглядишь вполне бодро!» А как я должна выглядеть? Они не понимают, что я просто не подаю вида? И не собираюсь ни перед кем раскрываю душу. Это мое горе. Моя мама. Отстаньте от меня!

7. «Все имеет свой смысл». Неправда. Глупости! Нет никакого смысла в том, что мама умерла, совершенно никакого!

8. Когда вообще ничего не говорят.