Херсонеситы - Татьяна Корниенко Страница 20

Когда в комнате появился раб с обещанной едой, голод, мучительный в первые дни странствия и ставший привычным за месяц скитаний, вспыхнул с невероятной силой. Дионисий схватил кусок рыбы, впился в нее зубами. Но Актеон, следуя совету лекаря, приказал рабу следить, чтобы выздоравливающий соблюдал умеренность, поскольку желание, безмерное после продолжительного голода, могло привести своего хозяина к смерти. Рыбу почти сразу же отобрали. Полуголодный Дионисий выпил вина, сильно разбавленного водой, съел несколько медовых синих слив, и на этом его трапеза закончилась.

– Ты утолил свой голод? – Актеон вошел сразу, как только раб покинул комнату.

– Благодарю тебя, я сыт. – Ответ был лжив.

Улыбка родственника сообщила о его уме и проницательности.

– Вижу, ты воспитан. Алексия всегда была хорошей дочерью своих родителей… и хорошей сестрой. Она соединилась с Гераклеоном по любви. Не думал, что это закончится так быстро и так… печально.

Актеон замолчал, углубившись в какие-то свои воспоминания. Дионисий застыл, чтобы ни звуком, ни движением не помешать их ходу. После разорения клера, гибели Дайоны, родителей, потери друга и учителя такое состояние стало для него привычным. Ноги направляли хозяина в Херсонес, прятали от кочующих скифских и таврских воинов. Руки, когда это получалось, спасали от голода. Голова же милостиво отключилась. Только к середине пути Дионисий начал вспоминать. С болью, со слезами, с осознанием одиночества.

К тому моменту, когда его, уже обессиленного, доставили в Симболон, а затем перепродали Сморду, сознание обволок плотный туман безысходности. Теперь, наблюдая, как родной человек справляется с их общим горем, Дионисий молчал.

– У тебя была сестра? – вдруг спросил бесцветным голосом Актеон.

– Дайона. Ее бросили в колодец.

Актеон схватился за голову так, словно она разваливалась на части. Затем опустил руки, глянул в упор.

– Расскажи всё. Один раз, но я должен это выдержать.

₪ ₪ ₪

Выздоравливал Дионисий быстро. Скорее, не выздоравливал, а отъедался. Кошмары продолжали преследовать его ночь за ночью, но вновь приглашенный лекарь уверил: после перенесенного потрясения должно пройти достаточное время, чтобы в сны могли проникать веселые и жизнерадостные видения.

Через несколько дней, проведенных в основном лежа и заполненных поеданием всего, что приносил ему раб, Дионисий набрал достойный для своего возраста и телосложения вес. У него больше не кружилась голова. Даже голос окреп и перестал противно дрожать при разговоре.

Однажды, заглянув к мальчику, Актеон заключил, что его юный родственник совершенно здоров, а значит, вполне готов возобновить воспитание разума и тела, начатое под руководством родителей и старого жреца. О занятиях с Епифанием Дионисий рассказал еще в первые дни своего пребывания в Херсонесе и, удовлетворяя просьбу, продемонстрировал полученные знания.

– Епифаний знакомил меня с трудами Геродота ^{25} мы обсуждали с ним взгляды Платона, декламировали поэмы Гомера ^{26}.

Осведомленность племянника в философии, риторике и поэзии удивила и обрадовала хорошо образованного Актеона. Многие юноши не знали того, о чем с легкостью рассуждал четырнадцатилетний мальчик.

Умолчал Дионисий лишь об одном – о своих способностях проникать в мысли и чувства людей, разбираться в сути вещей и предвидеть грядущее. Он помнил, как боялся этих умений отец, как мучилась из-за них мать, и не хотел заранее насторожить и оттолкнуть от себя своего единственного родственника.

К тому же Актеон ему очень нравился. Красивый, властный, расчетливый, он совершенно преображался, когда начинал метаться по комнате и бормотать какие-то длинные складные строки. Муза превращала его в юношу, почти ровесника Дионисия. Наблюдая за этими превращениями, мальчик пытался понять, какой из двух Актеонов нравится ему больше.

Удивляло Дионисия лишь одиночество поэта. У него не было жены, не было детей. Он не чурался женщин, но ввести в свой богатый красивый дом не торопился ни одну из них.

И в то же время никто не посмел бы назвать Актеона нелюдимым. Симпосии ^[10] на мужской половине – в парадном андро́не – были не редки. Дионисий, по своей временной немощи не имевший возможности наблюдать за развлечениями мужчин, из соседней комнаты слышал речи гостей, в уме полемизировал, наслаждался совершенством стихов, музыки и песен. В доме изредка появлялись гетеры ^{27}. Но они уходили, и Актеон снова оставался одинок.

Однажды, проводив гостей, он зашел к племяннику. От веселого хозяина, только что декламирующего собственную поэму, спорящего, хохочущего, не осталось и следа. Не нужно было иметь особой проницательности, чтобы понять, что Актеона гложет тоска.

И Дионисий решился на вопрос:

– Скажи, почему ты не привел себе жену?

Актеон, коротко глянув на мальчика, увидел, что плечи его уже по-юношески широки, что первые волоски пробиваются над верхней губой, прочел в глазах скорее сочувствие, чем любопытство незрелого юнца, поэтому ответил откровенно, как ответил бы близкому другу:

– Это давняя история, Дионисий. Много лет назад в моем доме была женская половина. Там, в гинекее, сравнимая с прекрасным ирисом, проводила свое время моя жена. Кроткого нрава, веселая, любящая, она подарила мне двух сыновей.

– Где же они теперь?