Когда я был маленьким, у нас была война - Станислав Олефир Страница 20

Но однажды увидел, как из поезда выходит тетка и выносит елку точно такую, как на открытке. Я, конечно, удивился, а мальчишки объясняют, что всё правильно. Настоящая елка всегда зеленая. Даже загадка есть: что такое – зимой и летом одним цветом?

Еще они сказали, что за Красноградом этих елок немеряно. Это не так далеко, можно смотаться туда и назад в один день. Я только представил, в какой восторг придут мои братья и сестры, если принесу домой настоящую елку, – сразу решил: «Еду!»

Да и почему не поехать? Зима. Корову пасти не надо, в холодной хате сидеть скучно. А так да же весе лее. Уже несколько раз ездил под полкой в Бердянск и даже заработал там целую кошелку бычков. Привезу и елку. Только как с ней в вагон?

Мальчишки советуют: можно за собачьим ящиком, которые устроены почти под каждым пассажирским вагоном. Собак сейчас мало, поэтому проводники возят в них кто дрова, кто уголь, кто какие припасы. Поэтому ящики на замке. Но вот сразу за каждым ящиком две перекладины, даже человека выдерживают. Главное, со стороны почти незаметно. Они ездили. Если хорошо елку привязать, доедет запросто…

Известно, елку положено рубить «под самый корешок». Но топор в такую даль не потащишь; вся надежда на обломок ножовочного полотна, которым я пользуюсь вместо ножа. Я легко перепиливаю им любую палку, нужно только покрепче прибинтовать тряпку, которая на полотне вместо ручки.

Сунул в карман это полотно, кусок лепешки, сказал домашним, что отправляюсь гостить к деду Паньковичу, а сам – на станцию.

Пока не было поезда в сторону Краснограда, собирал окурки. Вообще-то я не курю, но с табаком сейчас проблема, и на базаре за стакан окурочного крошева платят два рубля, а это килограмм хлеба или целый литр молока!

На мне доставшаяся от погибшего во время войны дяди Феди железнодорожная куртка, поэтому на станции принимают за своего. В ней я могу собирать окурки даже в паровозном депо, куда обычно пацанов не пускают.

Наконец пришел поезд. Помогаю какой-то тетке затащить узлы в вагон, получаю в плату две конфеты-подушечки и забираюсь под нижнюю полку. Топают сапоги и ботинки, звенят бутылки, доносятся разговоры, но меня нет. Лежу, сосу конфету и слушаю, как подо мною стучат на стыках колеса.

Проснулся у самого Краснограда, глянул в окно и увидел елки! Стоят, родимые, словно на германской открытке. Одна зеленее другой. Дождался остановки, удостоверился, что бердянский поезд будет только вечером, стоит ровно пять минут, – и ударил по шпалам.

Наверно, я не добрался до настоящего лес а, и эти елки были посажены людьми. Слишком уж ровными рядами они стояли. Все высокие и, чтобы найти подходящую, пришлось забраться довольно далеко. Наконец выбрал, спилил, примотал ветки к стволу подобранной у депо проволокой и понес к станции. То ли потому что до Нового года еще целая неделя, то ли люди брали елки в другом месте, но до самого вокзала не встретил ни одного человека.

Темнело. Осталось самое легкое: дождаться поезда, пристроить елку за собачьим ящиком и забраться в вагон. Напился из бачка воды, доел лепешку, здесь и бердянский поезд светит фарой. Еще издали намечаю вагон с собачьим ящиком, лишь остановились колеса, ныряю под вагон, заталкиваю за ящик елку и привязываю.

И все было бы нормально, десять раз успел бы пробраться в вагон, залезть под полку и спокойно укатить домой, но здесь в ящике заскулила собака, и между досок просунулся ее нос. На ящике – огромный замок, к тому же с той стороны ходит проводница. Я вижу ее валенки в калошах, слышу, как перекликается с другими проводницами, кого-то ругает. Торопливо достаю обломок пилки и принимаюсь пилить заднюю стенку. К счастью, она изгрызена собачьими зубами, а обломок пилки совсем новый. Перепиливаю первую доску, вторую и третью выламываю руками. Собака мешает ее спасать, скулит, лижет пальцы. Я пытаюсь ее успокоить и даже угощаю куском лепешки. Наконец она протискивается в дырку, спрыгивает вниз и исчезает в темноте. В то же мгновенье вагон качнулся и поплыл. Как был, с обломком пилки в руке выпрыгиваю из-под колес и попадаю в объятия дежурной по станции.

Нужно же так не повезти! На весь перрон – одна-единственная тетка, и я – прямо ей в живот! Она сразу сгребла меня так, что я не мог пошевелиться. Осталось греться в ее объятиях и провожать глазами поезд, на котором уезжала моя елка.

Скоро я стоял в кабинете перед высоким пожилым мужчиной, который оказался начальником станции, и рассказывал о своих приключениях. Мол, ехал под лавкой из Бердянска в Чапаевку, проспал остановку, и разбудили только в Краснограде. Хотел возвратиться обратным поездом, а здесь эта тетка.

Начальник внимательно выслушал, поинтересовался, сколько мне лет, жив ли отец, большая ли семья. Затем вдруг спросил: почему на мне форма железнодорожника?

– Это дяди Феди. Его немцы застрелили. Как раз сюда попали, – показал я на латку, пришитую напротив сердца. – Воронянский фамилия. В депо работал. Его еще паровозным доктором звали. Когда застрелили, бабушка Василина нам всю его одежду отдала, а мама перешила.