Первокурсница - Виктория Ледерман Страница 20

– Тюлькина! – заорала Янка в трубку домашнего телефона в субботу, едва я вернулась из института. – Твой идиотский котенок утонул! Иди забирай его! Одни проблемы от тебя! Бегом давай! Жду!

И бросила трубку. У меня подкосились ноги. Как утонул? И где? Как может утонуть кошка, которая с рождения умеет плавать? Тем более зимой и в квартире. Если только ее не утопили специально. Но насколько я знаю Лисименко, они на такое не способны. И зачем Янка вызывает меня? Совершенно нет никакого желания смотреть на мокрый кошачий труп. Раз уж так вышло, я предпочитаю помнить моего многострадального питомца живым и веселым.

Посидев некоторое время неподвижно и перепугав таким не свойственным мне поведением маму, я кое-как собралась с духом и поплелась к подруге. Шла и умирала от навалившейся на меня убийственной несправедливости. Почему у меня никогда ничего путного не выходит? Почему все, что я задумаю, рушится в одно мгновение? С учебой не в ладах, с мамой на ножах, с любовью в пролете… Даже кошка и та утонула!

Нечесаная после бани Янка открыла мне дверь и свирепо завопила:

– Через Москву, что ль, топала?! Я тебе час назад звонила!

– Часом раньше, часом позже, какая разница? – вяло огрызнулась я. – Протухнет, что ли?

– Ни фига себе какая разница! – возмутилась подруга, начиная раздирать расческой почти высохшие волосы. – А собираться когда? Мне еще, между прочим, ногти красить!

Вот овца, подумала я. У меня такое несчастье, а она про ногти!

– Сама утопила, сама и возись!

– Я утопила?!

– Ну не я же!

– Сама виновата! Нечего было оставлять так надолго! – напустилась она на меня. – Говорила тебе! Кто тут за ним следить будет? Он глупый. Лазает везде. Один раз в микроволновку залез, ладно, увидели. Другой раз морду в шкаф сунул, а папа дверь со всего размаха закрыл. Он потом два часа башкой тряс. Потом усы на плите опалил. А теперь вот в наполненную ванну упал.

– В ванну упал? Ну и что? Кошки должны уметь плавать. У них инстинкт.

– На голом инстинкте долго не проплаваешь. Я же не сразу его обнаружила. Я чай пила после ванной.

– Что ж ты пробку-то не вытащила, чтобы вода сливалась?

– Представь себе, забыла! А потом вспомнила, пошла сливать. А он уже ко дну пошел. У меня чуть сердце не остановилось, когда я вошла! Ну тебя, Тюлькина, в баню, с твоим подкидышем, забирай от греха подальше. Пусть уж лучше твоя мама его с балкона выкинет, чем я виноватой на всю жизнь останусь! Или вон обратно отцу отнеси.

Тут я поняла, что у Лисименко временное помутнение рассудка, вызванное шоком от столь неприятного события. Ну кто в здравом уме будет требовать, чтобы я забрала дохлого котенка домой и положила на коврик перед мамой? Это тебе, мамочка! Ты всегда хотела выкинуть кошку, так вот, сделай это, пожалуйста, для успокоения души. Или Кириллу! Нет, не Кириллу, беременной Насте! Вот, Настя, твой дорогой Рыжик вернулся. Забирай, нам не пригодился. Маразм!

Я уже открыла было рот, собираясь выдать этой тупице по полной программе, как в комнату, чихая и пошатываясь, вошла… моя Анфиска. Мокрая, тощая и взъерошенная. Живая. Я остолбенело наблюдала, как она завалилась набок, вывернулась и начала вылизывать свой слипшийся рыжий хвост, время от времени застывая на мгновение, чтобы оглушительно чихнуть.

– Пришлось ему искусственное дыхание делать, – как ни в чем не бывало проговорила Лисименко, сосредоточенно орудуя расческой, – живот мять и в пасть дуть. Потом из носа вода полилась, вон до сих пор прочихаться не может.

– Так что ж ты, лошадь страшная, сказала мне, что он утонул?! – заорала я, придя в себя.

– Так он же утонул! – удивилась Янка. – Чего еще я должна была сказать?

– Что ты его вытащила! И что он жив, идиотка!

– Естественно, жив! Я же не сказала, что он совсем утонул.

– Нельзя утонуть совсем или не совсем. Ты не русская, что ли?

– Ой, кончай грузить, Тюлькина, мозги скисают! Твой кот жив, чего тебе еще надо? Я его спасла, между прочим, и своими губами ему в пасть дула. Пришлось потом рот водкой полоскать, – проворчала Янка, тщательно готовясь к процедуре маникюра и любовно раскладывая на столике щипчики, пилочки, кусачки и ножнички. – Лучше б имя нормальное дала своему коту.

– С чего ты взяла, что это кот? – не поверила я ей.

– Видишь, не живется ему на белом свете с женским именем, – хмыкнула она. – Постоянно куда-нибудь вляпывается. За неделю столько происшествий! И до этого чуть в дыму не задохнулся. Назови-ка ты его Счастливчиком, раз он такой везучий. Как там в анекдоте? Лапы нет, глаз выбит, когда писает – падает. Отзывается на кличку Счастливчик!

Она захохотала.

– Это кошка, – сказала я.

– А я тебе говорю, кот! – Янка подскочила к котенку, схватила его и перевернула на спину.

– Гляди!

– Сама гляди!

– Кот!

– Кошка! Сто пудов!

– Назовите вы его английским именем! – крикнул из кухни Янкин папа, потеряв всякое терпение от наших воплей. – Чтобы подходило и к женскому и к мужскому роду. Тогда и имя не придется менять, когда вырастет.

– Во, точно! – подхватила Янка. – Как по-английски «Счастливчик»?

– Лаки.