Чудесное лето - Саша Черный Страница 20

У живущей внизу, высохшей, как старая ива, крестьянки достал он топор, – свой затерялся. Топор был вроде хозяйки: щербатый, ржавый, колченогое топорище; но другого не было, а дяде Васе надо было сколотить под сосной скамью, потому что он не туркестанский пастух, который на земле сидит и собственную голую пятку при луне рассматривает…

Отчистил топор песком, стал лезвие на камне оттачивать. Сталь мерно запела: жах-жах… Очень приятная музыка…

Боже мой, как цикады разволновались! И не только те две, что между собой состязание устраивали, подобрались и другие с соседних сосен и, обступив чужестранца кольцом, яростно стали заглушать голос его топора. Они решили, что под деревьями появился новый музыкант, двуногий, без крыльев, со светлым куском в руках, которым он так трещит и скрежещет, что и сотне цикад его не заглушить. Они так согласно трещали, словно ими управлял невидимый дирижер.

«Трещите! Не сдавайтесь… Рип-рип… Подступайте ближе… Выдержкой берите, раз-два. Он устанет!

Он непременно устанет. Скорее! Чуть-чуть скорее – рип-рип! Эй, там, позовите еще цикад, мы ему покажем!»

Дядя Вася тоже, признаться, разволновался. Все яростней и сильнее стал водить лезвием по камню, только искры летели да эхо за холмом отзывалось тоненьким подголоском.

Но… Стыдно об этом рассказывать, – пришлось дяде Васе в конце концов сдаться. Во-первых, было очень жарко… А во-вторых? Вот вы сами попробуйте перескрипеть цикаду, тогда и спрашивайте!

Игорь спросил как-то знакомого мальчика, который гостил у почтовой чиновницы в городке и собирал что попало – козявок, ракушки и почтовые марки: «Видел ли ты когда-нибудь цикаду? Какая она?»

Мальчик ответил, что цикада вроде саранчи, а саранча вроде цикады.

Пастух, который утром и вечером гонял мимо холма коз, объяснил, что он здесь живет шестьдесят четыре года и никогда ни одной цикады в глаза не видел. На открытых письмах, которые продавались в табачной лавочке, внизу у залива, цикад тоже не было. Пальмы, маяки, рыбаки, русалки с биноклем в руке, но ни одной цикады…

И вот русский мальчик ее наконец увидел. Он уже не стучал по деревьям, – привык. Пусть трещат. И даже думал, что эта милая сухая трескотня наполняет горячий смолистый воздух жизнью и бодростью… Но в самый разгар состязания одна из цикад, хотя еще было далеко до конца, вдруг осеклась и боком-боком, косым перелётом слетела с сосны наземь… Встрепенулась, поднялась было до высоты Игорева колена, снова бухнулась вниз, зарылась головой в хвою, задрала вверх туловище и замерла.

Она была в обмороке. Надорвалась. Совершенно ясно. Игорь положил ее на ладонь: совсем она не была «вроде саранчи». Скорей – большая муха, крупнее овода, серое тельце, выпуклые глаза, брюшко коленчатое, словно у жука… и чудесные крылья. На свет только сетчатые ниточки чернели, сама перепонка казалась невидимой, и только сбоку сквозила она тончайшим стеклом-слюдой. Вторые крылышки были поменьше.

Посреди брюшка темнела трещинка. Когда Игорь невзначай тронул ее пальцем, цикада очнулась и пищалка-трещинка вдруг затрещала… «Так вот она чем трещит!» – подумал изумленный мальчик. Но цикада опять застыла, как большая, толстая муха, начиненная марципаном. Он не знал, как надо обращаться с цикадой, когда она в обмороке. Положил ее на ладонь, лапами кверху, принес в свой лесной домик и бережно опустил на стол. Дать ей понюхать одеколону или влить ей в рот каплю красного вина? Попробовал поставить ее на лапки, – сваливалась набок.

Но она была жива, – концы крыльев, лапки и усики чуть-чуть дрожали.

Мальчик, который собирал козявок и уверял, что цикада «вроде саранчи», конечно, сейчас же сунул бы ее в «морилку», уморил эфиром, наткнул на булавку, приклеил сверху латинский паспорт, и готово…

Игорь поступил не так. Положил бедную цикаду на свое любимое голубое блюдце и стал осторожно обмахивать ее страничкой из Майн-Рида [36]. Это помогло. Через минуту… две… раздался знакомый треск, и цикада сквозь распахнутую дверь полетела на свою сосну.

Вечером, когда солнце садится за один холм, а из-за другого медленно вылезает бледная любопытная луна, когда осы мирно прилетают к зеленому рукомойнику пить, а внизу вдоль дороги пылит и гулко позванивает бубенцами козье стадо, – вечером цикады смолкают. Нельзя же трещать и днем и ночью. Надо уступить место другим.

По склонам среди курчавых виноградников, под сухими пыльными кустами маргариток и колючей ежевикой разливается вдоль всей долины переливчатый тихий звон. Это поют сверчки. Луна подымается выше, звон громче, согласнее и полнее…

Цикады спят. Видят ли они сны и что видят во сне, неизвестно. А ученого мальчика, который уверял, что цикада «вроде саранчи», лучше об этом и не спрашивать… Засмеется и скажет: «Странный ты какой, право… Разве насекомые видят сны? Этак, по-твоему, они и разговаривать во сне могут?»

Кто знает, кто знает?..