Город Солнца. Сердце мглы - Евгений Рудашевский Страница 20

Аня пересказывала Екатерине Васильевне письма Шустова-старшего – те редкие фрагменты, где он писал об оставленных им жене и сыне. Не знала, стоит ли упоминать о второй семье Сергея Владимировича, но хваталась за возможность поговорить с Екатериной Васильевной, поэтому в конце концов не удержалась. О Рашмани и юной Киран, живших в индийском Хундере, Екатерина Васильевна выслушала с интересом. Порадовалась, узнав, что Максим оставил им часть отцовских денег. Попросила Аню подробнее рассказать о Рашмани. Кивнула, когда Аня призналась, что нашла ту действительно красивой в необычном сочетании физической силы и невычурной изящности.

– Она называла Сергея Владимировича Сурешем.

– Ну, Серёжу как только не называли. Каждый примерял на него какие-то свои имена. И Серёже это нравилось. Его всегда было много. Гораздо больше, чем может вместить сердце одного человека.

Аня, потупившись, умолкла. Ей стало неловко. Екатерина Васильевна, напротив, оживилась. Заявила, что непременно, вернувшись в Москву, соберёт для маленькой Киран посылку, и они с Аней взялись рассуждать, чем именно порадовать индийскую девочку – какой подарок из России придётся по душе единокровной сестре Максима. Усмирив недавнюю тревогу, Аня вспомнила о задумке нарисовать карту лагеря и, оставив Екатерину Васильевну перевешивать затхлое бельё – от помощи та отказалась, – пошла к костровому тенту.

Индейцы за последние четыре дня постарались извести на луговине, выбранной под стоянку, почти всю растительность. Срубили росшие здесь пальмы бактрис. Их стволы были усыпаны тонкими чёрными колючками, вблизи походили на небритые ноги, мешали и людям, и мулам. Заодно удалось запастись внушительными гроздьями их плодов, по вкусу и способу приготовления напоминавших обычные каштаны. Следом пали деревья поменьше и древесная поросль, вроде зонтичных карликов с наростами старых термитников. Ударов мачете избежали лишь стволы, выбранные под крепление растяжек от тента, палаток и гамаков. Лагерная росчисть была приподнята над ближайшим лесом, и болотистых проплешин на ней, к счастью, не оказалось. Впервые за долгое время в прогулке по лагерю Аню не сопровождал страх случайно провалиться по колено в грязь и перепачкать выстиранную одежду. Гать лежала лишь со стороны низменности – той самой, где на привязи то затихал, то бесновался пойманный кайман. Когда же индейцы расчистили от жестколистной поросли четырёх базальтовых истуканов, за ними открылся вид на волнистые разливы сельвы. Вдали вставали семь покатых вершин – зеленеющие выпуклости первой могучей гряды, возвещавшей близость «ceja de la montaña», «брови леса», а следом и самих Кордильер – бескрайнего волнореза, о границы которого бился океан джунглей. Бился тысячелетиями, но сломить его и пересечь не мог, оставляя перуанское побережье иссушённым долинам, где осадков выпадало меньше, чем в Сахаре или в Гоби.

На росчисти с избытком хватило пространства для пяти дождевых тентов, четырёх палаток и временного загона для мулов. Под центральным тентом разместилась полевая кухня с костровищем, скамейками и сколоченным из пальмового дерева столом. Именно туда и отправилась Аня.

Лагерь, хоть и оборудованный, оставался непривычно тих. Многие ушли на разведку, надеясь отыскать хоть какой-то намёк на то, как решить головоломку с истуканами, и заодно обезвредить ближайшие ловушки – на подходах к луговине агуаруна уже обнаружили три самострела. Люди Скоробогатова до сих пор не вычислили, кто и почему настораживал их на пути экспедиции.

– Знаешь, Дмитрий, индейцы так же не приспособлены к жизни в джунглях, как и европейцы, – сидя на скамейке у костра, говорил Егоров. – Ведь они здесь тоже чужаки, правда? Как ты там говорил?

– Их предки жили в Северо-Восточной Азии, – откликнулся Дима, сидевший на противоположной скамейке и показывавший доктору Муньосу свои больные стопы.

– Вот-вот. Пришли сюда когда?

– До Перу добрались примерно пятнадцать тысяч лет назад.

– За это время, конечно, изменились, но остались чужаками! – Егоров взял за руку четырнадцатилетнего Катипа из агуаруна, сына Титуса и Сакеят. – Кожа у них грубая, но страдает от москитов. Кровососы и кожные паразиты изводят туземцев ничуть не меньше, чем нас с тобой. Они мажут себя защитной краской, покрывают тело илом, как, например, делает наша старая ведьма… Кстати, где она?

– Не знаю. – Дима передвинулся по скамейке, и его место у доктора занял кандоши Тарири. – Ходит где-нибудь.

– Их кусают змеи и пауки, – не выпуская руку Катипа, продолжал Егоров. – А главное… Подойди, потрогай.

Мазь ещё не впиталась, но Дима покорно обулся и обошёл костёр. По примеру Ильи Абрамовича коснулся Катипа.

– Смелее, юноша! – Егоров, перехватив Димино запястье, провёл его рукой по лицу и шее Катипа. Заставил молодого индейца задрать футболку и тогда провёл Диминой рукой по его животу. – Чувствуешь? Кожа горячая!

Егоров отпустил Диму и продолжил изучать Катипа, словно не был до конца уверен в своём заключении. Аня, так толком и не взявшись за раскрытый скетчбук и едва набросав общие контуры лагеря, затаилась. Илья Абрамович и раньше вызывал у неё отвращение, а сейчас его поведение представлялось тошнотворным. Впрочем, Катип не возражал. Выдернутый из очереди к доктору Муньосу, забавлялся, наблюдая, как его ощупывает Егоров.

– Ты замечал, Дмитрий, что, пока не пошли дожди, наши индейцы по пять раз в день забирались в речку? Сидели там, охлаждались. Их кожа не приспособлена к местной жаре. Они и потеют-то мало.

Аня отвернулась от Егорова и теперь следила за тем, как возле костра суетятся Диас и Эрнандес – готовят обед. Чёрная фасоль, обсыпанные маниоковой крупой оранжевые кубики батата, горстка сухарей и печёные попугаи с жареными бананами. Их меню оставалось неизменным последнюю неделю. От бананов, приготовленных всеми возможными способами, Аню воротило. Она не знала, сможет ли вообще есть их после экспедиции.

– Странно заявлять, что европейцы лишили индейцев дома. Они здесь такие же чужаки, как и мы, не находишь? Садись, чего встал? – Егоров отпустил Катипа и хлопнул по скамейке возле себя.

Дима покорно сел. Илья Абрамович обычно расспрашивал его, как продвигается работа над книгой – какие факты Дима записал, как собирается структурировать собранный материал, с какого ракурса будет рассказывать о произошедшем. Но сейчас, взявшись попутно пинцетом выщипывать волоски с носа, Егоров заговорил о Сакеят. Предложил Диме понаблюдать, как женщина моется в речке, ничуть не опасаясь ни кайманов, ни анаконд. Посмеиваясь, Илья Абрамович склонялся к Диме, подмигивал ему. Наконец Аня, не сдержавшись, до того порывисто встала со скамейки, что едва не выронила скетчбук. Не понимала, как Диму не воротит от каждого произнесённого Егоровым слова. Ушла не оглядываясь. Судя по смешкам за спиной, её порывистость обратила на себя внимание.

Аня в запальчивости шла по лагерю. Не заметила, как позади остались и костровой тент, и большая палатка Аркадия Ивановича, и отдельная палатка Лизы – дочери Скоробогатова в лагере было дозволено полное уединение. Вышла к четырём истуканам. Зои называла их четырьмя обезьянками: вижу зло, говорю зло, чувствую зло, иду к злу. От каменных глыб Аня в обход пойменной низменности прошла до расчищенной поляны на берегу пруда, укрытого полутораметровыми блюдцами виктории-регии. Противоположный берег пруда представлял собой заросшую камышом земляную косу – протянутые через неё протоки выводили прямиком в реку, которая с запада и юго-запада опоясывала выбранную под лагерь луговину. Чуть в стороне стояло каменное строение, Дима нарёк его святилищем. Люди Скоробогатова, изучив строение, так и не поняли, имеет ли оно отношение к истуканам и поможет ли решить связанную с ними головоломку.