Рыцарь идет по следу! - Родион Белецкий Страница 2

– Это ты в зале исполнишь.

Рома неверной походкой вышел на сцену. Заскрипели под ногами доски. Яркий свет ослепил его, и он двигался практически на ощупь. «Почему артисты не щурятся, когда выходят на сцену?» – думал Рома, медленно открывая глаза.

Перед ним сидели мужчины один угрюмее другого. Если описать их несколькими словами, получилось бы так: Лысый (тот самый), Кудрявый и Бородатый. Все трое сидели рядком, в первом ряду зрительного зала, и настороженно смотрели на Рому.

Тишина ему не понравилась. И кому придется по вкусу, когда из всех звуков в зале слышно только твое дыхание. Мужчины на первом ряду ничего не говорили. Просто разглядывали Рому. А он не знал, куда ему деть руки. Переступил с ноги на ногу. Скрипнули черные доски сцены. Взметнулся невысокий столбик пыли в луче прожектора.

Видимо, это было что-то вроде проверки, которую устраивают начинающим артистам. Рома понимал, что сейчас лучше что-нибудь сказать, но гнетущая тишина и серьезные лица членов жюри лишали его сил.

Роберт Бернс, должно быть, в этот момент смотрел с небес на своего верного поклонника, очень переживал, но сделать ничего не мог.

– Так, что тут у нас? – раздался веселый голос. Пересекая сцену, прямо к рядам шла незнакомая женщина. Яркая, веселая, с высоко поднятыми бровями и удивленным взглядом. Рома заметил, как все сразу изменилось. Мужчины повеселели. Откинулись в креслах, положили ноги на ноги.

– Как тебя зовут?

– Роман Черкизов.

Женщина широко улыбалась. У нее были выпирающие вперед, как у кролика, зубы и волосы, собранные на затылке пучком. Нос у нее был большой, с горбинкой.

– Черкизов? – спросила она весело, принимая у Бородатого список. – Это хорошо!

Рома шумно выдохнул. Ему показалось, что он все это время не дышал.

– Хочешь быть артистом?

– Очень хочу, – ответил Рома просто.

Мужчины в первом ряду почему-то снова нахмурились. Словно они стояли на страже театра, а Рома пытался пролезть без пропуска.

– Что будешь читать? – поинтересовалась веселая женщина.

– Роберт Бернс, «Джон Ячменное Зерно», – выдавил из себя Рома.

– Прекрасно, – отозвалась женщина, – мы тебя внимательно слушаем.

Стало тихо. Рома не мог сказать ни слова. Он почувствовал, что от напряжения кожа на затылке поползла вверх и собралась там в аккуратный комочек.

Бородатый закашлялся и прикрыл рот рукой. Кудрявый нахмурился еще сильнее и, подавшись вперед, закачал ногой. Лысый смотрел вроде бы сочувствуя, но молчал. Так вот смотрят собаки на упавшего хозяина, жалеют, а помощи у них не допросишься.

Рома переступил с ноги на ногу.

В эту минуту он мечтал стать песочным человеком, чтобы просыпаться с легким шорохом на сцену, между широких щелей, и пропасть, сгинуть. Только бы не стоять и не сгорать от стыда под взглядами строгой комиссии.

Рому выручила женщина с неправильным прикусом. Она неожиданно подсказала:

– «Трех королей разгневал он…»

И Рома встрепенулся, ожил и продолжил, радостно распевая любимые строчки:

– «…И было решено.

Что навсегда погибнет Джон

Ячменное Зерно…»

Когда Рома закончил читать, он услышал в зале сдавленный смех. Экзаменаторы одновременно обернулись.

– Кто там подслушивает? Рогов? Веролоев? Балта?

Тут же хлопнули сиденья деревянных кресел. В темноте зала раздался топот и смех уже открытый, наглый. Несколько человек выбежали из зала.

– Старенькие, – сказал Кудрявый.

Бородатый кивнул.

Юрик не понял, кто такие старенькие? И если они старенькие, почему они так быстро бегают?

Юрик и Рома стояли в фойе. Возле той самой стойки, где Рома увидел кошелек. Они стояли и ждали результатов. Говорить не хотелось. Однако и молчать было как-то глупо.

– У нас в школе… – начал Юрик, – один парень съел тряпку, которой доску вытирают.

– А, – вяло отозвался Рома. Внешне он выглядел спокойным, но это только внешне. На самом деле он жутко волновался. Пальцы ног в зимних кроссовках сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Хорошо, что никто этого не видел.

– Вернее, это не тряпка была… – продолжил Юрик бессмысленный спич. – А что-то типа губки, которой посуду моют.

– И не подавился? – спросил Рома ради того, чтобы что-то спросить.

– Нет, – ответил Юрик, – у него даже аппетит не пропал.

Рома посмотрел на группу стоящих в стороне родителей. Папа одной из девочек положил под язык таблетку.

Резко распахнулись двустворчатые двери зрительного зала. На пороге стоял Бородатый. В руке он держал белый листок бумаги.

– Уважаемые дети и, конечно, их уважаемые родители, – начал он. – Все показали себя с лучшей стороны. Все вы очень талантливые и перспективные. Я имею в виду детей. Но вакантные места в театральном классе… – тут Бородатый помедлил, – …места эти ограничены. Поэтому… вот…

Бородатый поднес листок к глазам и начал читать фамилии прошедших творческий конкурс:

– Алла Мирославская, Борис Сенин, Андрей Мицкевич, Ева Иванова…

Громкий, радостный визг огласил фойе. Вперед выпрыгнула девочка в джинсовом комбинезоне и в полосатых гетрах. Девочка трясла светлыми волосами и танцевала от радости, не переставая, кстати, визжать.

Бородатый со списком нахмурился.

– Ева, это театр. А театр – это, в общем и целом, храм. Скоро ты сама выйдешь на сцену и поймешь, какая сложная работа – быть артисткой.

Ева еще раз подпрыгнула от радости и остановилась. Мама Евы вышла вперед, строго посмотрела на дочь и взяла ее за руку.

Рома не понял, какая связь между работой артисткой, храмом и громким криком. Это очень даже хорошо, подумал он, если артистка умеет громко кричать.

Впрочем, Рома давно уже убедился, что взрослые часто говорят, только бы сказать. И смысл в их словах следует искать во вторую очередь.

– Иоффе и Черкизов, – закончил читать Бородатый.

Рома даже сначала не осознал, что назвали его фамилию. А после понял и задохнулся от радости. И тут же он услышал вопрос:

– А я?

Рома обернулся.

– А я? – спрашивал Юрик.

Бородатый, собравшийся уже было уходить, задержался.

– Как фамилия? – спросил он Юрика.

– Ясный, – ответил тот.

Бородатый еще раз глянул в список.

– Нет такой… Не прошел. Извини. На следующий год попробуй.

В голосе Бородатого слышались сочувственные нотки.