Хорьки-фермеры в горах - Ричард Бах Страница 2

И тут Джоди не выдержал.

— Ну-ка, покажем им, Боффи! — шепнул он, наклонившись к уху своего скакуна. — Вон ту высокую изгородь...

С самого детства Джоди и Шайен были неразлучны. Они вместе росли, вместе катались и гуляли в полях, вместе знакомились с дикими травами и зверьми и со звездами в небе. По утрам они порой вскакивали из-за стола раньше всех, торопясь на утреннюю прогулку.

— Выпей хотя бы сок, — говорили мама и папа.

Зандер, брат Джоди, глядя на это, сказал как-то раз:

— Эти двое друг для друга родились. Разные, как камень и вода, — а до чего похожи, будто две птицы на ветке!

Кузен Джуп тоже посмотрел и кивнул — дескать, славно сказано. «Вроде бы все знали, — подумал он, — а никто и не замечал!»

Все звери и птицы любили Джоди, и он пообещал передать этот дар своей подруге. И у него получилось — почти. На его поднятую лапу бабочки садились сразу, а вокруг Шайен осторожно кружили, дожидаясь приглашения.

«Я не такая тихая, как Джоди, — думала она. — Не такая спокойная».

Он учил ее терпению — насыпал семян на широкие поля той самой зеленовато-голубой шляпы и предлагал стоять неподвижно и ждать, пока синицы не слетятся на завтрак. И Шайен узнала, что такое терпение. А еще она узнала, как это прекрасно — чувствовать их едва заметный вес и с таким трудом завоеванное доверие.

Она много думала об этом и однажды, когда они ехали верхом по Собольему каньону, сказала:

— Я бы доверила тебе свою жизнь. Раньше мне это в голову не приходило, но теперь я поняла, Джоди. Так было всегда.

И она произнесла эти слова так, будто они и впрямь никогда еще не звучали в ее мыслях:

— Я тебе доверяю.

Он кивнул — спокойно, буднично.

— Я всегда буду здесь, рядом. До конца моих дней, Шай. Что бы ни случилось.

Для Джоди первой любовью стал мир, простершийся под открытым небом. А для Шайен — мир за закрытыми дверьми, волшебный мир образов, мелькающих на экране. По выходным, после прогулки, они вдвоем возвращались в Лапку и ехали в «Кинохорьки», где их всегда ожидали алые с позолотой кресла в середине ряда.

— Сегодня вам понравится, хорьчатки.

Хорек Алексопулос протягивал им корешки билетов в окошечко старинной кассы, золоченые доски для которой еще в прошлом веке привезли по одной из-за моря, с далекого острова Хиос.

— Молод он еще, этот режиссер Хешсти, но что творит со светом! Свет у него прямо-таки сам говорит!

И вскоре Шайен уже расспрашивала Алексопулоса, чем она может помочь ему в кинотеатре. Она была готова продавать билеты и попкорн, менять афиши, убирать мусор и натирать полы — все что угодно, лишь бы понять, как волшебство этих движущихся картинок проникает с экрана прямиком в сердце.

— Много платить я не смогу, — ответил он. — Зато кино будешь смотреть бесплатно.

И Хорьчиха Шайен стала учиться — на каждом показе каждого фильма. Чем внимательней она смотрела, тем чаще замечала силу, скрытую в едва заметном жесте. Она обнаружила, что актеры умеют играть, ничего не изображая. Она научилась различать движение мысли, таящееся за внешней неподвижностью.

Алексопулос отвечал на ее вопросы, для проверки задавал ей вопросы сам и вливал в ее сердце мудрость киноискусства. Он внимательно наблюдал за нею и видел, как мало-помалу она становится особенной — такой, что другие хорьки начинают оборачиваться ей вслед.

«Дело не только в ее красоте, — думал он. — Это что-то большее. Шайен для них... она для них светится изнутри! Да, так и есть».

И Алексопулос кивал в ответ своим мыслям. В юной Хорьчихе Шайен таилось то же волшебство, какое она чувствовала, глядя на экран.

Потом она начала задавать себе уроки посложнее. Она стояла за креслами заднего ряда и разыгрывала все сцены в темноте, без единого звука, без партнеров и публики. Однажды, во время дневного сеанса, она пропустила нужную реплику в третий раз подряд. Хорек Алексопулос как раз проходил мимо, и она шепнула ему в отчаянии:

— Мистер Алексопулос! Я никогда не научусь!

— Может, и не научишься, — шепотом ответил тот. — В этом деле нужно изрядно потрудиться.

Но когда Шайен смотрела фильмы вместе с Джоди, она больше глядела на него, чем на экран.

«Какие чувства пробудила в нем эта сцена? Удастся ли мне почувствовать то, что чувствует он?»

«Актеры погружаются в дух сюжета, — думала она, — точь-в-точь, как Джоди входит в мысли лошадей».

В кино дух и техника не могут существовать друг без друга. Что-то одно подкачает — и фильм погибнет, так и не затронув души зрителей.

Потом они с Джоди выходили на улицу из темного зала и отвязывали своих лошадок. В такие моменты на мордочке Шайен нередко блестели слезы.

— Как это прекрасно, Джоди! — сказала она однажды, когда они возвращались домой на закате солнца, посмотрев «Странствие без надежды». — А ведь Хорьчиха Лора любила его всегда! Но не призналась — до самого конца! Подумать только — так долго!.. А бедный Стивен даже не подозревал...

— Не возьму в толк, почему она сразу ему не сказала! — Джоди снял шляпу и пригладил лапой мех. — Будь я на ее месте, я бы сказал. У него все равно остался бы выбор. По-моему, так ему было бы даже проще: ведь он бы больше знал.

— Нет, глупенький! — Шайен потянулась к нему — Звездочка и Боффин скакали бок о бок. — Я не могла сказать тебе, Стивен. Я хотела... но не смогла. Любовь не выпрашивают...

Слова прозвучали даже нежней, сердечней, чем с экрана. Казалось, Шайен обращается к самому Джордану, а не к какому-то чужому и далекому Хорьку Стивену.

Очарование новизны не рассеялось: чем больше она узнавала о кино, тем больше им восхищалась. Она поняла, что благодаря актеру зритель может прикоснуться к другой жизни, прожить эту жизнь — жизнь, о которой иначе он бы ничего не узнал. Актер может показать зрителю, как принимать другие решения, как стать мудрее и глубже.

«Хотела бы я знать, — думала она, — что чувствуешь, когда приносишь другим такой дар?»

Она думала об этом долго-долго — думала и говорила со своим другом. И однажды она решилась.

— Я еду в Голливуд, — сказала она Джордану.