Янка - Тамара Михеева Страница 19

Янка будто в первый раз увидела сейчас Таля. Какое у него красивое лицо. Высокий лоб и нос немножко с горбинкой, твердый подбородок, глаза темные, будто кофейные зерна, а волосы – вечно выгоревшие, светлые. Янка вдруг не удержалась, взлохматила ему волосы на макушке.

– Постригусь, постригусь, – улыбнулся он, не глядя на Янку. – Все равно наголо стричься.

– Зачем?

– Ну, в горах проще будет. Чтобы не завшиветь.

Янка смотрела на него, и почему-то хотелось плакать.

– А никак без этого? Ну, без гор?

– Никак. Мне же их кормить надо.

Он спокойно это сказал, без всякой рисовки и пафоса, будто точку в разговоре поставил, и всю оставшуюся дорогу они молчали. Янка отвернулась к окну и думала, как ловко ей удалось протащить незаметно на сорок дней тот пакет с макаронами и всем остальным. Как вообще она все это здорово просчитала: спрятать вечером за досками, наваленными у забора, а потом, потихоньку, пока все сидят во дворе, пронести в кухню. Никто ее и не увидел. Интересно, какое у Таля было лицо, когда он обнаружил ее «посылку»? Но все равно это ничтожно мало. Тем более теперь, когда надо кормить малыша. Янка посидела в интернете, почитала, как должна питаться кормящая женщина – ого-го-го как! Янка столько не заработает.

Роддом нашли быстро. Таль помнил, как забирали отсюда Марусю.

– Ян… погоди, надо цветов купить…

– Цветов? – Янка посмотрела на него как на сумасшедшего. – Вам есть нечего, а ты цветы будешь покупать?

– Чего это нечего? – сразу ощетинился Таль. – С чего это ты взяла?

Он смотрел на нее так подозрительно, что Янка поняла: догадается, надо выкручиваться.

– Я просто подумала… а чего ты тогда такой тощий? Вон скулы торчат!

– От нервов, – хмыкнул Таль и все-таки потащил ее к цветочному киоску. – Обязательно надо цветы. Ну, хоть один.

Они купили нежно-кремовую розу. Янка все-таки не могла этого понять, но промолчала. Ей обидно стало: она на свои, между прочим, заработанные деньги им макароны покупает, а он – цветы для мамы! У нее, можно сказать, из-за ее же доброты все планы летят, она от поездки к бабушке и друзьям отказывается, а он…

– Конопко? А ты кто, мальчик? Сын? А отец-то где? Ну ладно, ждите, сейчас спустится.

Они сели на жесткие скамейки в коридоре. Молчали. Таль теребил цветок. Пахло лекарствами, хлоркой, побелкой – больницей.

– Кто Конопко забирает? Пройдите, помогите там…

Таль сунул Янке розу, пробормотал:

– Я сейчас.

И ушел куда-то. Янка прочитала плакаты на стенах, список родившихся, пол, рост и вес. Потом пришла какая-то женщина, вызвала Семенову, села рядом с Янкой, посмотрев на нее раздраженно, как иногда смотрит на ребят директриса школы. Янка отодвинулась, отвернулась. Скрипнула дверь. Янка думала, что уже Таль с мамой, и вскочила, но это была молоденькая девушка в больничном халате, некрасивая. Она шла, держа одной рукой живот, засаленные волосы падали ей на лицо, а глаза были заплаканные.

– Мамочка, – пробормотала она жалобно, подходя к раздраженной женщине. Янка отошла к окну, чтобы им не мешать.

Во дворике набирали силу ветки кустарника. Наверное, это была сирень. А может, алыча или слива. Они еще только-только просыпались, будто чуть позеленели внутри, под тонкой корой. И казалось, что весь дворик окутан нежной-нежной, почти неуловимой глазом дымкой.

– Даже не начинай, Олеся, я тебя сразу предупреждала, поздно локти кусать…

– Мамочка!

– Нет, нет и нет!

Слова пробивались сквозь мысли, и Янка волей-неволей начала прислушиваться.

– Раньше надо было думать, я тебе говорила, я знала, что все этим кончится…

– Мамочка, ну пожалуйста, мамочка… – тянула девушка в халате таким несчастным голосом, что Янке было даже неловко ее слушать.

– «Мамочка»? Теперь, значит, «мамочка»? А слушала ты меня, когда я тебя уговаривала аборт сделать? Слушала?

– Я испугалась, мне страшно было, больно…

– Она испугалась! Вы посмотрите на нее! А рожать ей не страшно! А воспитывать? Нет уж, дорогая! Вовремя меня не послушалась, я теперь убирать за тобой мусор не намерена!

– Мамочка, ну пожалуйста, ну можно я ее оставлю, она такая хорошенькая, ну мамочка…

– А не надо было смотреть! Я тебе сразу сказала: родишь – домой не возьму, оставишь в роддоме. Ты зачем ее на руки брала? Поди, и кормила еще? Вот ненормальная! Образования нет, работы нет, мужа нет, а она приносит мне в подоле! А кормить вас я должна, да? Нет уж, не дождешься! Всю жизнь ты на моей шее ездила – хватит!

– Мама-а-а-а, – девушка захлебнулась слезами, упала на колени и бормотала что-то совсем бессвязное. Янка вжалась в подоконник.

– Хватит! Я только на пенсию вышла, я для себя пожить хочу, а ты мне тут со своим ребенком! Где хахаль твой распрекрасный? Вот и я не знаю! Я тебя сразу предупреждала… Да не ори ты! Одевайся иди, а то одна домой поедешь!

Она оттолкнула девушку и уселась, грозно скрипнув стулом. Девушка, пошатываясь, встала. Побрела к двери.

«Неужели все-таки оставит? Своего ребенка? А если ей некуда идти, совсем некуда? Если у нее только вот эта грымза-мамаша? – Янка развернулась, посмотрела на женщину. Самая обыкновенная с виду, одета так хорошо, в костюме, в легком плаще, беретик на голове. – Сволочь, какая же сволочь!» Янку так и подмывало сказать что-нибудь этой тетке, демонстративно отвернувшейся от нее, только что вынудившей родную дочь оставить ребенка в роддоме! Она представила, как эта девушка, Олеся, сейчас собирает вещи, последний раз смотрит на дочку… Нет, наверное, не смотрит, наверное, ее уже забрали, и все врачи качают головами, хотя, может быть, у них такое каждый день, им не привыкать.

Янке стало вдруг очень страшно. Почему так долго нет Таля? Может, и его мама… тоже? Ведь у них так плохо все, может, и она решит, что лишний рот не прокормить, что лучше оставить, пусть в детдоме растет… Янка тряхнула головой. Нет, Таль ей не позволит!

– Вот, мам, это Янка, помнишь ее?

Янка спрыгнула с подоконника. Она смотрела на Талькину маму, на ее посвежевшее лицо, на черную, с проседью косу, обернутую вокруг головы, на сверток в ее руках и вдруг, сама не понимая отчего, расплакалась.

– Ты чего? – испугался Таль.

– Ну что ты, Яночка, что ты, девочка, вот смотри, какой у нас здесь мальчик, какой у нас тут Пашенька, какой красивый…

Тетя Нияра приподняла край пеленки, открывая личико малыша, но Янка все равно сквозь слезы ничего не разглядела. Она плакала и плакала навзрыд и никак не могла успокоиться. Сунула Талю розу и выбежала на улицу, прижалась там к стене, нагретой солнцем, и выревела все, что скопилось в ней за последние месяцы, а главное – эту острую, жгучую боль, которую раньше она никогда не испытывала, не знала и не понимала, что может так быть: за другого, за незнакомого человека, которого она и не увидит больше никогда в жизни.