Помощница ангела - Юлия Кузнецова Страница 19

— Так это дом вашего детства?

— Сад моего детства. От дома-то, как видишь, осталась только печка. И забор. Мы перед пожаром успели его сменить. Забор выжил, а дом — нет.

Алёна сняла коляску с тормоза и подкатила поближе.

— А вот малины такой в моём детстве не было, — сказала Лидия Матвеевна, — она уже после пожара появилась. У нас были только яблоки. Но какие яблоки, Елена! Я таскала их в школу в мешке для сменной обуви. И все знали, что у Лидки из седьмого «А» самые вкусные яблоки в посёлке. Сочные, красные, кисло-сладкие. Раньше всех появлялись уэлси. У них была такая прозрачная кожица, что казалось, внутри яблока плещется сок. А ещё я любила коричные. Они невероятно сладкие. Но их почему-то всё время было мало. И те мы оставляли на варенье, потому что они не развариваются в кашу.

— Там в сетке дырка, — разглядела Алёна, — хотите, залезу, посмотрю, есть там яблоки на яблонях или нет?

Вик и Энджи научили Алёну пролезать даже в самые узкие дырки в сетчатых заборах.

— Не надо. Давай просто постоим. Подышим воздухом моего детства.

— А вон там, — прервала через некоторое время молчание Лидия Матвеевна, — на другом конце участка, растёт облепиха. Из неё мы делали сок. Я ненавидела её собирать. Ветки колючие. Ягоды легко давятся в руке. Я всё время ругалась с мамой. Не хотела собирать. И сок этот мерзкий пить потом не хотела. Густой, жёлтый.

Алёна не донесла до рта ягодку малины. Перед глазами у неё возникла девочка. Лидия Матвеевна в детстве. Маленькая, светловолосая. В короткой, а не длинной юбке. С двумя ногами. И без седины и морщин.

«Она тоже была девочкой», — подумала Алёна. Мысль была очень простая, но в то же время — такая странная… Сейчас старая женщина. А была — девочкой.

А Лидия Матвеевна думала о чём-то своём. О соке? Или о маме?

— А знаешь, почему я так злюсь на Зину? — вдруг спросила она.

— Потому что редко приезжает?

— Нет. Потому что она выросла не такой. Не такой, как я её воспитывала. Понимаешь?

Лидия Матвеевна взяла у Алёны ягоду и внимательно на неё посмотрела.

— Моя мама, Зинина бабушка, тоже болела. Та же болезнь, в том же возрасте. И диабет тоже лишил её ноги. Мама сидела в комнате на кровати. Знаешь, такие были железные кровати с круглыми набалдашниками на спинках? За мамой всегда громоздилась куча подушек. Она собирала их в пирамидки. Рядом с кроватью — трельяж. Когда я была маленькая, то любила играть с отражениями. Наклонишь немного боковинки — и вот уже вместо тебя — трое, наклонишь ещё немного — шестеро. На трельяже лежала белая вязаная салфетка, на ней рядами стояли кремы. В её комнате всегда пахло лекарствами. В моей ведь тоже пахнет лекарствами, да?

— Немного…

— Врушка. Много. В маминой комнате играл приёмник. Радио «Маяк».

Она помолчала, а потом быстро заговорила:

— Мама загибалась от тоски и одиночества. Я не могла с ней сидеть. Сначала кандидатская, потом докторская, студенты, аспиранты, лекции, разработка методических пособий… А любое чувство стыда я глушила одним: мама же сама хотела, чтобы я работала в университете! И она тоже меня поддерживала, работай, Лидочка, работай. Но при этом — очень мучилась одиночеством. Отсутствием живого общения. Только эта «говорилка» — «Маяк». И я загоняла к ней Зину. Насильно. Сиди, бабушку развлекай! Будь милосердной! Тебе за это воздастся! Трудись душой! А сама уезжала в экспедиции с ребятами-студентами. Фольклорные песни и кофе с мороженым.

— Зине не нравилось там?

— Она ненавидела эти часы. Ей казалось, что каждая минута дорога. И надо бежать, наряжаться, очаровывать, влюблять в себя! Но она боялась мне перечить: кто ещё ей выдаст деньги на платья, в которых она будет очаровывать? Мне казалось, я приучаю её к душевному труду. А что сопротивляется — пусть. Делать добро тяжело. А между тем я ей привила отвращение к больным людям. Я вижу сейчас её отвращение и ко мне. Поначалу меня это очень ранило. Я же воспитывала её другой! Учила быть доброй! А она меня терпеть не может!

— Вы её мама, — твёрдо сказала Алёна, — она не может перестать вас терпеть. — Ну хорошо, она меня терпит. Но не любит. Не получает радости от общения со мной. И я поняла, выход только один. Убедить себя, что одиночество мне по вкусу. Что быть одной лучше. Помнишь, как в фильме «Девчата»? Хотя откуда тебе помнить, это старый советский фильм… Там Тося, повариха, говорит: «Одной лучше! Хочу халву ем, хочу — пряники!» Вот я себя и приучила. Жить по распорядку. И не мучаться отсутствием общения. И тут — здравствуйте! Появился на моей дороге главарь повстанцев из волшебной страны и заявил, что я не так живу. Нечего краснеть, это же правда!

— Это от малины.

— Тогда, главарь повстанцев, ответь мне на вопрос всей моей жизни. Почему Зина выросла не такая, какой мне хотелось?

— Мне надо подумать. Вы же знаете, я не умею сразу отвечать.

— Да, и мне это в тебе очень нравится. Разверни меня, пожалуйста. Мы ведь сможем проехать к реке вон там?

Лидия Матвеевна бросила взгляд на заброшенный участок, словно прощаясь с ним, и они покатили дальше.

Алёна размышляла над вопросом, но ответа не находила. Перед глазами всё стояла маленькая девочка в короткой синей юбке. У Алёны холодело внутри, когда она думала, что однажды она заведёт семью, а дети вырастут не такими, какими хочешь, и даже могут тебя презирать, а ей придётся терпеть, потому что выхода другого нет.

А вдруг она сама выросла не такой, какой хотели бы родители? Ведь не зря же папа предложил отправить её в Англию? Подальше от дома, потому что она им надоела.

«Ну и пусть, — обиженно подумала Алёна, — они и сами-то… Не родители моей мечты».

И вот тут-то ей стало по-настоящему жутко. Как будто кто-то холодными и липкими пальцами забрался вглубь её души и раскопал тайну, которую она давно похоронила внутри себя. Она обижена на родителей.

Получается, она пришла к Лидии Матвеевне не для того, чтобы помогать. По ногам пробежал холодок. Руки задрожали, и она покрепче схватилась за ручки коляски.

Да она, Алёна, просто самозванка. Она никакой не помощник ангела, которым себя возомнила, а колобок. «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл…»

«Надо стереть страх», — решила она. Она представила себе ластик Алекса. Мысленно взяла его и принялась стирать страх. Ей удалось. Но лёгкий страх всё-таки спрятался где-то под лопатками. Наверное, волшебный ластик терял свою силу.

Наконец по узкой дорожке между высокими заборами, заросшей по краям крапивой и лопухами, они дошли до реки. Алёна прикатила коляску на берег, с которого река просматривалась почти до самого Звенигорода.

На берегу была детская площадка: качели, лесенка, деревянная горка. Всё это стояло ещё во времена Алёниного детства, они приходили сюда с Виком и Энджи.

Алёна мельком глянула на старых знакомых, заметила, что качели и лесенку перекрасили в ярко-зелёный и лимонно-жёлтый цвета. А горку не тронули, чудаки. Её же первую надо было перекрасить — краска давно слезала с неё сухими лепестками, а неошкуреная поверхность доставляла много неудобств ребятишкам. Алёна провела рукой по бёдрам, словно она, как бывало в детстве, только что с воплем соскочила с горки, поймав очередную занозу.