Образование Маленького Дерева - Форрест Картер Страница 19

При этом нельзя было ни петь, ни насвистывать. Но мы с дедушкой разговаривали. Обычная речь далеко разносится по горам. Большинство людей не знает, — как знают чероки, — что есть такой тон человеческого голоса, который издалека похож на обычные звуки гор: шум ветра в кустарнике или в кронах деревьев, или, может быть, звуки бегущей воды. Так разговаривали мы с дедушкой.

За работой мы слушали птиц. Если птицы улетают и древесные сверчки прекращают петь — держи ухо востро!

Дедушка говорил, чтобы я не падал духом, если не могу запомнить всего с ходу, потому что в голове нужно держать разом слишком много вещей, но постепенно все придет само и станет для меня второй натурой. Как в конце концов и вышло.

У дедушки был особый товарный знак, который наносился на крышку каждого запечатанного кувшина. Дедушкин знак имел форму томагавка, и никто другой в горах не ставил на свой виски такого знака. У каждого вискодела был свой знак. Дедушка говорил, что когда его не станет, — а так, по всякой видимости, рано или поздно и выйдет, — этот знак перейдет ко мне. Он получил его от своего отца. Были люди, из приходивших в магазин мистера Дженкинса, которые не покупали никакого виски, кроме дедушкиного. С его знаком.

Дедушка сказал, если разобраться, теперь мы с ним, можно сказать, все равно что партнеры, и в настоящее время половина знака принадлежит мне. Это было первое, что мне принадлежало в жизни и что я мог назвать своим собственным. Я страшно гордился знаком и заботился не меньше дедушкиного, чтобы под этим знаком не выходило плохого виски. Чего не бывало никогда.

Наверное, один из самых страшных моментов в моей жизни случился во время работы в винокурне. Дело было в конце зимы, перед самой весной. Мы с дедушкой как раз заканчивали последний заход. Мы уже запечатали кувшины в полгаллона и теперь паковали их в мешки. Мы всегда подкладывали в мешки листьев, потому что так было легче сохранить кувшины и не разбить по дороге.

Дедушка всегда брал два больших мешка с большей частью виски. Я брал небольшой мешок с тремя кувшинами в полгаллона. Впоследствии я дошел до четырех кувшинов за раз, но в то время я мог нести только три. Груз для меня был порядочный, и на обратном пути мне приходилось довольно часто останавливаться, садиться и отдыхать. Дедушка тоже отдыхал.

Мы уже заканчивали паковку, как вдруг дедушка сказал:

— Будь я проклят! Малыш Блю!

Действительно, у самой винокурни лежал, свесив язык, Малыш Блю. Больше всего нас с дедушкой испугало, что мы его не заметили и поэтому не знали, давно ли он появился. Он пришел и лег — молча. Я тоже сказал:

— Будь я проклят!

(Как я уже говорил, мы с дедушкой время от времени бранились, когда рядом не было бабушки…)

Дедушка уже прислушивался. Все звуки остались прежними. Птицы не улетели. Дедушка сказал:

— Бери свой мешок и спускайся по тропе. Если увидишь людей, сойди с тропы и дождись, пока они не пройдут. Я ненадолго останусь, чтобы вычистить и спрятать винокурню, потом вернусь по другой стороне горы. Встретимся дома.

Я схватил свой мешок и забросил его за плечи так быстро, что чуть не повалился на спину, и мне пришлось собрать все силы, чтобы, покачиваясь, как можно скорее восстановить равновесие. Как только мне это удалось, я побежал по Теснинам. Я был перепуган… но я знал, что это необходимо. Винокурня — прежде всего.

Жители равнин никогда не поймут, что значит отнять винокурню у человека гор. Это так же плохо, как был бы — для жителей Чикарги — пожар в Чикарге. Винокурню дедушка получил по наследству, и теперь, в его-то возрасте, было донельзя мало надежды, чтобы он еще смог ее заменить. Отнять ее значило не только, что мы с дедушкой окажемся не у дел, но, можно сказать, ставило нас с дедушкой в практически нестерпимое положение в смысле заработка на жизнь.

Жить на двадцатипятицентовую кукурузу было никак невозможно, даже если бы у нас было достаточно кукурузы для продажи — а ее у нас не было, и даже если бы ее можно было продавать — а продать ее было нельзя.

Дедушке не нужно было мне объяснять, как отчаянно важно спасти винокурню. И я побежал по тропе. С тремя кувшинами за спиной бежать было тяжело.

Дедушка отправил со мной Малыша Блю. Я посматривал на Малыша Блю, который бежал впереди меня, потому что он мог учуять на ветру запах задолго до того, как я что-нибудь услышу.

В Теснинах по обе стороны тропы горы поднимались почти отвесно, и места было так мало, что двигаться можно было только по тропе, у самого берега ручья. Мы с Малышом Блю уже проделали, может быть, полдороги по Теснинам, как вдруг снизу, из ущелья, донесся сильный шум.

Бабушка выпустила всех собак, и они с лаем и визгом бежали по тропе. Что-то случилось. Я остановился, Малыш Блю тоже. Собаки приближались, повернули в Теснины, к нам. Малыш Блю поднял уши и хвост и стал принюхиваться. Шерсть вздыбилась у него на загривке, и он вышел вперед. Он шел особой, пружинящей походкой. Теперь-то, что говорить, я оценил старину Малыша Блю по достоинству и был рад, что он со мной.

Наконец они явились. Они возникли — внезапно — у изгиба тропы, остановились и посмотрели на меня. Они казались целой армией, хотя, если теперь подумать, скорее всего, их было от силы четверо. Все они были, как мне показалось, огромнейшего роста, и на рубашках у них сверкали жетоны. Они остановились как вкопанные, уставившись на меня так, будто в жизни не видели ничего подобного. Я тоже стоял и смотрел на них. У меня страшно пересохло во рту, колени дрожали.

— Провалиться мне на этом месте! — воскликнул один. — Это же ребенок!

— Индейский ребенок! — отозвался другой.

Учитывая, что я был в мокасинах, штанах и рубашке из оленьей кожи, с длинными черными волосами — трудно себе представить, за кого еще меня можно было принять! Один из них спросил:

— Что это у тебя в мешке, мальчик?

Другой воскликнул:

— Берегись собаки!

Малыш Блю приближался к ним. Очень медленно. Он глухо рычал и скалил зубы. Малыш Блю не собирался шутить шуток.

Они тронулись с места и стали с опаской приближаться ко мне. Я понял, что мне их никак не обойти. Если я прыгну в ручей, они меня поймают, если побегу по тропе назад, то выведу их к винокурне. Это положит конец нашему с дедушкой делу, — а ответственность лежит как на дедушке, так и на мне: мы должны спасти винокурню. И я побежал вверх по крутому откосу горы.

Есть один способ бежать вверх по горе; если вам когда-нибудь придется бежать вверх по горе… надеюсь, что не придется! Дедушка мне показал, как это делают чероки. Бежать нужно не прямо вверх, поперек откоса, а вдоль, все время чуть забирая кверху. На бегу ноги почти не касаются земли, и это потому, что наступать нужно на корни и стволы деревьев и кустарника, что дает ноге хорошую опору, и вы никогда не споткнетесь. Таким образом можно продвигаться довольно быстро. Что я и делал.