Лисье время - Надежда Гарнык Страница 18

– Это ходить выпимши? – спросила обидчивая Зо, назло спросила, папа-то нигде не работал, за всё лето показался на даче только два раза, а в Москве не отходил от неё, опозорил, когда заехал за ней после экзамена по живописи вместе с друзьями. Так ещё хотел везти на ипподром, Зо еле отделалась от родного отца. Ни коробки конфет, ни подарка – ни-че-го! И в техникум Зое от Истры ехать долго, а если бы папа пустил пожить к себе, так совсем рукой до метро подать.

– Вить! – мягко сказала Татьяна Михайловна. – Зоя в техникум поступает особый. Для костюмера техникум нормально.

– Почему костюмер? – удивился дядя Миша.

– Хочу я на костюмера, – упрямо сказала Зо.

– Ну так и пойдёшь, но после десятого.

– У нас сейчас одиннадцатый.

– Как?

– Ну так. Мы вот окончили девятый и сразу в одиннадцатый. Реформа какая-то.

Тут папа Витя, сидя в беседке и потягивая ароматный сидр, купленный по рублю «за литруху» у соседа, принялся разглагольствовать о вреде реформ и о том, что они добьют народное хозяйство…

Сейчас, глядя на школьников, всё чаще попадавшихся ей навстречу, Татьяна Михайловна припомнила слова мужа и то лето, которое казалось год назад самым провальным, а теперь – последним счастливым летом. А ведь муж-то был прав насчёт народного хозяйства. Пушной отец, человек, который вытащил Танечку «в эту дыру», как тогда говорила свекровь, человек, которому она была обязана своей карьерой, своим продвижением по службе и хорошим отношением всего города, скрылся, превратившись из руководителя и хорошего организатора, просчитывающего и видящего на десятилетия вперёд, в банального торгаша. Скоро год, а весь город до сих пор только и судачит, что он прибрал к рукам два контейнера лучших пушных изделий. Теперь Татьяна Михайловна сомневалась во всём и во всех, стала подозрительной. А был ли он действительно так болен? Была ли операция на сердце? Татьяна Михайловна перестала доверять людям. Ей теперь повсюду мерещились обман и заговор… Народное хозяйство, народное хозяйство… Тринадцатая пятилетка закончилась, не успев начаться. Все смеялись над этими пятилетками, а Татьяна Михайловна работала на улучшение качества продукции, что в конечном счёте приносило прибыль государству. А теперь государству ничего не нужно, если лабораторию закрыли. Если так будет продолжаться, всё постепенно начнёт деградировать. Норок, рассуждала Татьяна Михайловна, выращивают по всему миру. Теперь она стала жалеть о том, что не настояла когда-то давно на том, чтобы начать разводить песцов. С норками при открытых границах и конкуренции фабрика перестанет получать сверхприбыли, а с песцами это было бы возможно. Татьяна Михайловна по-прежнему мыслила государственными категориями, ей самой немного было надо. Она не жадная, не алчная, она – учёный прежде всего, творец. Как же обидно и несправедливо, – мучилась Татьяна Михайловна. Её и всю лабораторию принесли в жертву тяжёлой экономической ситуации. Пали бессловесным балластом нарушения племенные лисы, с такой любовью и тщанием отобранные всем коллективом для следующего стада молодняка. Погублен и эксперимент. То есть она, учёный с мировым именем, на данный момент оказалась никому не нужна и пока свободна на всё лето, как и лисы. Лисы на свободе – хорошо, погибнут быстро и, Татьяна Михайловна верила, с небольшими мучениями. Главное, что не пришлось мучиться в этом аду затравочной станции, в тесных клетках, по несколько особей в одной, где кидают лайкам и борзым на «пэчворк», как шутили инструкторы охотничьих собак. Если допустить, что у лис есть душа, а Татьяна Михайловна была уверена, что она у её подопечных есть, то что с ней делаться-то будет в этом ожидании? Свиньи, эти достаточно тупые животные, как волнуются перед бойней, да любое животное на бойне с ума сходит от ужаса… Татьяна Михайловна не заметила, как перешла шоссе, Боня и Борис дали дёру по Лисьей горе – эта поляна была любимая не только у лис и прежних жителей, все собаки обожали эту поляну, тем более норные – всё-таки текла в них, пусть и немного, охотничья кровь, все дворняжки в городе рано или поздно становились немного охотничьими. Вадима больше нет. Пал мученической смертью. Скорее всего, когда лис выпустили, они напали на Вадима. Зачем он вышел из сторожки так не вовремя? Сейчас вернётся домой, и дочь всё расскажет. Татьяна Михайловна и раньше замечала за своими лисами запредельную жестокость. Все – хищники, все – убивают, загрызают, разрывают в клочья, если голодны. Но биохимик-исследователь давно заметила за своими именно запредельную жестокость и в то же время открытость, чуть ли не собачью привязанность к своим благодетелям, хозяевам. Эту полярность характеров, которую приобрели её подопечные во время многочисленных скрещиваний, Татьяна Михайловна стала фиксировать по мере увеличения роста и размера в холке. Оставалось совершенно неясным, что произошло. Зо рассказала, что она осталась рядом со сторожкой, как бы выгуливая собак. В домик сторожа вошли Виталя и Бабаец. Зо вместе с собаками подошла к сторожке, Виталя передал ей ключи, целый мешок! Она передала ключи Пахомову, Чернявскому, Клайде, Стелле, Вишневской, Краснобаеву, и они кинулись к вольерам, стали их отпирать. Все были в перчатках, жёстких, по локоть. Света Рябкова просто стояла и смотрела, от испуга она ничего не могла делать. Зо и сама быстро пошла прочь от сторожки: мало ли что, вдруг кому-нибудь в ночи взбредёт в голову наведать сторожа. Вечер пятницы – самый поздний вечер в Пушноряде, да, наверно, и в любом городе: все празднуют окончание рабочей недели, нежатся дома на диване, наслаждаются в гостях, а некоторые решаются на ночной променад, с оружием, как правило, с самопальным, самодельным, не зарегистрированным в органах правопорядка, разные могут произойти ситуации, непредвиденные и совсем уж лишние в первые часы лета. Зо пошла стоять, что называется, на стрёме. Она рассказала, что мимо неё пробегали лисы, даже тени – ночь была тёмная, Зо не узнавала их, а они её прекрасно видели и узнали.

– Некоторые даже подбегали ко мне, тявкали.

– А Боня и Борис?

– Я, мама, их на руки взяла, они так дрожали и скулили.

– Ты не испугалась?

– Нет, мама, вообще не испугалась, я только говорила: «Бегите, бегите, пока Вадим не проснулся».

Потом пришла вся компания, Виталя и Бабаец сказали, что ключи развесили на прежние места, на крючки. Зо добавила, что по времени всё про всё заняло минут пять-семь.

– Хорошо, что у меня подсветка на часах, можно всегда проверить.

Татьяна Михайловна была обрадована, впервые за долгие дни заснула без транквилизаторов, и вот – такой поворот. Теперь придёт милиция, будет опрашивать, надо давать показания. И надо врать. Не дай бог, узнают про детей. Наверняка кто-то видел, не может быть, чтобы никто. Ночь была тёмная – это очень повезло, на руку. О том, почему вдруг Вадим оказался у вольеров, Татьяна Михайловна боялась даже думать, потому что тогда получается, что дочь ей врала. Но Татьяна Михайловна верила Зое, хотела верить. Зо не была честной, принципиальной, она врала, если дело касалось её личной жизни, достаточно бурной, по мнению Татьяны Михайловны, для 16-летней старшеклассницы. Но в остальном мать не могла пожаловаться на неискренность дочери, да и повода не было врать, во всяком случае, с ходу Татьяна Михайловна припомнить что-либо не могла. Но освобождение лис, если всё пошло не так, – весомый повод для вранья. Тут надо смотреть за поведением, за мимикой – но ничего настораживающего Татьяна Михайловна при разговоре с дочерью не заметила: она была очень довольна, что всё прошло гладко, что лисы «попрощались» с ней, что узнали, ни одного отведённого взгляда, ни одной паузы, спокойный рассказ, Зо вообще была не очень эмоциональна. Она никогда не кричала, не ликовала, как, например, комсорг Галя Клайда. Зоя – всегда ровная, с негромким голосом – всё как и у самой Татьяны Михайловны. Материнским чутьём Татьяна Михайловна ощущала: Зо сказала правду, а потом произошло что-то непредвиденное. Ясно, что Вадим встал и решил выйти, Татьяна Михайловна припомнила: он утверждал, что ночью старается не выходить из домика, только если покормить немного особо орущих особей «лисьего пола», как он шутил: чем больше он пил, тем нелепее становились его шуточки. Но в ту ночь лисы убежали, было тихо, поэтому Вадим по своей воле ни за что бы не вышел. Однако же его нашли у вольеров… Татьяна Михайловна пребывала пока ещё в прострации, в отупении, мысли путались, выдавая ассоциативные воспоминания (что вижу, о том вспоминаю), но моросящий дождь сделал своё освежающее дело, да и ветер обдувал хорошо, колко, его резкие порывы, то и дело подкашивающие мелкие потоки, как бы говорили: очнись, Танечка, жизнь продолжается! Боня и Борис носились в поисках мышей и землероек, взвизгивали, если кололись об острые пики прошлогодней травы. Татьяна Михайловна по привычке всё вспоминала, анализировала, всё рассуждала – обдумывала, как вести себя в милиции. Она и не заметила, как пошла не по тропинке, а по целине, она шла и шла за собаками и подошла уже к полесью, туда, где начинался берег Рябушки. Вдруг собаки рванули к ней, начали скулить, она быстро прищёлкнула застёжку поводков, взяла собак на руки. Обычно собаки пугались коршунов, но те не летают в дождливую погоду. Татьяна Михайловна посмотрела на кусты полесья и обомлела – из кустов на неё смотрел Канадец. Он был промокший, с опущенным хвостом. Собаки взвизгивали, скулили, рычали, но Татьяна Михайловна как зачарованная пошла к лисе, к самой неизученной, самой несчастной своей лисе. Канадец вряд ли видел её чётко – но он слышал её, чуял. Так и есть! Ветер дует на запад, в полесье. Учуял! Она подошла, всячески успокаивая собак, руки устали: в руках был ещё и закрытый зонтик. Канадец приветствовал звонким пронзительным криком пушную фею, Боня и Борис притихли, затаились как зайцы, только сердца их стучали ксилофонными молоточками, часто-часто.