Херсонеситы - Татьяна Корниенко Страница 17

– Потому что земля не одинаковая. Разломы всякие, нагромождения камней, подземные реки. Если в каком-то месте произошли очень важные события, люди тоже это ощущают. Я тебе сейчас одно такое место покажу. Многие считают, что князь Владимир крестился там, а не в церкви, на остатках которой собор построили.

Скоро Тася указала на небольшую ротонду.

– Вот. Пришли.

Евграф недоверчиво уставился на круглую беседку с металлическими колоннами и не особо нарядным куполом.

– Ты считаешь, здесь мог креститься князь? Прямо так, на улице?

Тася засмеялась:

– Ой, нет, конечно! Это все недавно соорудили. Тут раньше огромный баптистерий был, и…

– Чего? Чего …стерий? – Евграф попытался ухватить незнакомое звучание. – Ты вообще откуда все эти словечки знаешь? Специально заучивала?

Тася пожала плечами.

– Да как-то так получилось. То экскурсии, то Виталик… А что? Все просто. Баптистерий – это место для крещения. Храм с купелью. Все говорят, что здесь самая сильная энергетика. Попробуй, вдруг что-нибудь почувствуешь.

– А ты?

– Я – полный ноль.

«Свято место пусто не бывает», – вспомнил Евграф. Народу здесь действительно хватало. Причем о чудесных свойствах площадки внутри ротонды, судя по закрытым глазам, вытянутым вперед или вверх рукам, молитвенно шевелящимся губам, были осведомлены все. Некоторые из «паломников» понимающе кивали, перешептывались, кто-то молча внимал пространству.

«Ну не может же такого быть, чтобы я ничегошеньки не почувствовал!»

Мысль казалось вполне логичной, но теория, как часто с ней случается, не совпала с практикой. Все старания уловить хоть какие-то изменения внутри или снаружи не привели ни к чему: ладони не горели, не кололо в пальцах, и вообще разочарованный организм сохранял полную безмятежность.

– Слушай, Тась, я, наверное, урод, раз ничего не чувствую?

– Тогда мы друзья по несчастью. – В ироничном ответе было что-то такое, отчего Евграфу снова захотелось спросить, зачем все это Тасе нужно. – Ладно, когда-нибудь научимся… Знаешь, пошли лучше к морю. Что-то мне надоело быть гидом!

* * *

Пляж на раскопках не считался городским: ни ограждений, ни волнорезов, ни спасателей, ни ларьков. Возник он стихийно и, какую бы войну ни объявляла ему администрация музея-заповедника, сдаваться не собирался. С раннего утра его заполняли люди, и отдыхал пляж, да и то не всегда, только ночью.

Став босыми ногами на отшлифованные штормами валуны, Евграф сообразил, что именно об этом береге говорил в поезде Виктор Павлович. Гладкие окатыши красной и оранжевой черепицы, небольшие осколки какой-то глиняной утвари – все это было здесь и, наверное, в воде.

– Слушай, Тась, как бы тут с маской понырять? У тебя нет, случайно?

– Была, да сплыла. Дала однокласснику, он стекло разбил.

– Эх, жалко! Я в поезде разговаривал с одним человеком. Он видел на дне столько всего! На три музея хватит.

– Скажу деду, может, он даст денег на новую маску. – Тася побултыхала ногой в воде. – Теплая! – И, неожиданно толкнув Евграфа, засмеялась, предусмотрительно отскочила, нырнула.

– Ну всё! – Он, не заботясь, что его не слышат, погрозил кулаком и почти в точности повторил движения заигрывающей с ним девчонки.

В воде открыл глаза. Белые Тасины пятки мельтешили впереди. Внизу было дно. Настоящее морское дно с колышущейся бурой морской травой, плоской рыбиной, выползшим из расщелины небольшим крабом, студнеподобной медузой. Ух! Вот оно, лето! Вот они, настоящие каникулы!

* * *

Они проныряли часа полтора, пока Тася не осознала, что солнце тоже готово нырнуть в ставшую глянцево-черной воду.

– Ого, стемнело! Дедушка будет волноваться. – Махнув рукой на прощание, она направилась к берегу.

Выросшая у моря, Тася плыла здорово – красиво и стремительно. Когда Евграф коснулся ногами дна, девочка уже стояла одетая.

– Я еще бы поплавала, только обещала, что вернусь не слишком поздно.

После водной невесомости тело казалось тяжелым, неуклюжим, а приставшая к ступням мелкая галька – острой и колючей. Евграф доковылял до сложенной на плоском камне одежды. Прыгая на одной ноге, второй попытался попасть в липнущую штанину.

– А завтра?

– Что – завтра?

– Завтра придешь?

– Без проблем. Только сначала позанимаюсь с Виталиком. Ты тоже приходи.

– Дался вам с теть Люсей этот Виталик!

Тася вздохнула, глянула на почти погасший горизонт, на выползающую из него луну. Снова вздохнула.

– Садись…

– Зачем? А домой?

– Успеем. Я тебе сейчас кое-что скажу, только ты не думай, будто я чокнутая. Ладно?

– Постараюсь.

Тася опустилась на камень, уткнулась подбородком в острые коленки.

– И не перебивай. Я об этом еще никому не говорила. Только тебе.

– Почему? Почему только мне?

– Потому… В общем, слушай быстро. Я живу с дедом. Он очень хороший, добрый. А папа и мама… Их нет.

– Развелись?

– Н-нет. Два года назад мы с друзьями на машине поехали в Карпаты. Папа и дядя Леша вели по очереди. Дядя Леша уснул за рулем. В общем, выжила только я. – Тася всхлипнула.

Евграф растерялся: что положено говорить в таких случаях, он не знал.

– Меня сначала хотели в детский дом отдать, даже документы оформили, но дед не позволил.

– Тась…

– Только не говори, что тебе меня очень-очень жалко. Сама вижу. Мне тоже себя жалко. Но я придумала…

– Что?

– Понимаешь, в одной статье было написано, что есть люди, которые обладают особыми способностями и могут общаться с душами… тех людей, которых уже нет. Я придумала развить у себя такие способности, чтобы поговорить с мамой и папой. Или хотя бы узнать, что они живут где-то там. Что им хорошо. И что мы когда-нибудь обязательно встретимся.

– А тебе не страшно?

– Нет. Они же мои родители! В общем, потом я начиталась всякого. Оказывается, эти способности бывают врожденные и приобретенные. Ты понимаешь? Приобретенные! Потом случайно узнала про Виталика. Только у меня пока ничего не получается.

– У тебя обязательно получится! – Вряд ли Евграф верил в собственное обещание, но отмолчаться было невозможно.

– А вот сейчас ты, Евграф, врешь. Это и без способностей понятно.

– Просто, понимаешь, все это мистика какая-то. Никаких энергий я не чувствую, ты тоже. Кто-то утверждает, что умеет. Виталик ваш, например. Но когда сам – полный ноль, в это трудно верить.