Мирелла - Флор Веско Страница 17

Врач, аптекарь и хирург-брадобрей осмотрели тела. В третий час на каланче зазвонил колокол. На верхушке башни взвился черный флаг, возвещая, что в городе чума.

Вновь горожане сбирались на площади. В сие тяжкое время они уповали на бургомистра, не сомневаясь, что он найдет чудесное избавление.

Бургомистр был человек мудрый. Потому, едва служители врачебного искусства вынесли свой вердикт, он заперся у себя в чертогах. Покуда зараза гуляет по городу, он и носа не высунет вон. Припасов у него довольно, чтобы переждать сию осаду. Для пущей предосторожности он выставил перед дверьми дома стражей, будто те алебардами могут преградить недугу путь.

Вот почему на площадь вышел глашатай. Он взобрался на помост, развернул пергаментный свиток и прочел:

– Дражайшие соотечественники, темный час пришел для нашего города. Но не думайте, будто я покинул вас. Дабы предотвратить распространение чумного Зла, я решил учредить нижеследующее. Гамельн разбит на участки. Каждое утро гонцы будут стучать в каждую дверь. Все, кто обретается под кровлей того дома, должны показаться им, в полном числе. Ежели кто не подходит к дверям, значит, он в постели. Ежели он в постели, значит, он болен. Ежели он болен, значит, опасен. В таковом случае гонец начертает мелом на двери крест. В дом, отмеченный сим знаком, входить будет запрещено.

Одобрительный ропот пронесся по толпе, успокоенной столь рассудительным указом. Глашатай продолжил:

– Гонцами, кому доверено наносить сии метки, назначаются городские водоносы и крысобои.

Мирелла воздела очи к небу. Глашатай сворачивал пергамент. Водоносы должны были подняться на помост и получить по черной повязке на рукав: знак их новых обязанностей. Все расходились по домам.

На следующее утро водоносы заступили на новую службу. Мирелла обегала и свой, и Панов участок. Улицы были пустынны. Прилавки убраны, ставни закрыты, двери крепко заперты, – добрые горожане прятались в четырех стенах. Обстановка была еще мрачнее, чем в дни прокаженных. Мирелла стучала в двери, в одну за другой. Ей спешили отворить, боясь, как бы не начертала она роковой крест. Порой, пользуясь случаем, у нее спрашивали воды.

Но вот в одном доме на стук никто не вышел. Мирелла упорно била о доски вновь и вновь, ждала. Наконец спустя долгое время вынула мел и начертала крест. Сердце ее колотилось, когда проводила она линию, потом другую. Безотчетно она затаила дыхание, словно боясь втянуть отравленный воздух сего дома. И пела про себя, дабы не думать о том, что там, по другую сторону двери.

В тот день Мирелла нарисовала много крестов. А назавтра жуткая служба продолжилась.

В воскресенье горожане покинули дома и отправились на мессу. Церковь была набита битком. Благородные горожане принуждены были потесниться пред алтарем, ибо сзади напирал зажиточный люд и ремесленники, потесненные в свой черед всякой мелкотой, что забила проходы меж колонн.

При всей тесноте заразиться никто не боялся: жители меченых крестом домов в церковь не допускались, а главное, всем и так ведомо, что Зло не может войти в обитель Господа.

Не ставя под сомнение Божье могущество, Мирелла всё же держалась от горожан поодаль. Для чего забралась в исповедальню, притворив за собой дверцу. Пан сидел у нее на коленях.

Священник, по обыкновению, изумлял паству своим красноречием. Обрушившееся на город несчастье вдохновило его на пламенную речь. Он клеймил простолюдинов, что мерли один за другим. Тлетворные миазмы бесчинствовали в бедных, неухоженных кварталах, в то время как богатые жилища недуг обходил стороной. Бог карал голытьбу за непристойный образ жизни. Священник призвал всех брать пример с зажиточных сограждан, коих, в их высоких чертогах, Зло не коснулось.

– Всякое бедствие есть промысел Божий, – продолжал он, – а потому должно терпеливо сносить ниспосланное вам наказание. Вспомните о муках наших святых.

И священник поведал о жизнях и подвигах святого Илариона и святой Риктруды, кои истомили своих палачей, ибо могли часами с улыбкой на устах терпеть, когда прокалывали их копьями, вздыхали от блаженства, пока их жарили на решетках, и сами поворачивались на другой бок, дабы плоть их румянилась и покрывалась хрустящей коркой равномерно.