С горячим приветом от Фёклы - Анна Зенькова Страница 17

– Эй, бешеный! – Яшка дернул меня за рукав. – Ты это, насчет Верки забудь, ладно? Даже не смотри в ее сторону.

Я тут же встал в позу. Ну так, заугрюмился:

– Чего это?

– Да того! – Яшка нервно моргнул. – Ржавый с тебя шкуру спустит.

«Пусть только попробует!» – подумал я и тут же решил смотреть на Верку весь вечер не отрываясь.

* * *

Хотя, честно говоря, смотреть там было не на что. Верка как Верка. Ну разве что высокая. Она тоже сидела на галерке – прямо напротив нас. Вся такая заоблачная. Хи-хи, ха-ха. Глазами хлопает, сережками звякает. Ну вылитая Верка!

На сцену вышла Ирмандрейна с микрофоном в руке.

«Она, оказывается, еще и певица. С ума сойти можно!»

– Дорогие ребята! – завела Ирмандрейна. – Добро пожаловать в республиканский оздоровительный центр «Пущанская сказка».

Все заулюлюкали. А я просто кивнул. Ну а что? Тут даже компьютерный центр есть. И правда сказка!

Пока Ирмандрейна надрывно вещала о том, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, Гнусик вдруг прижался ко мне и жарко зашептал в ухо:

– Вон Верка! Видишь?

– Да уж догадался. – Я отодвинулся и подтянул плечи повыше. Терпеть не могу, когда кто-то трогает мои уши.

Но Гнусика это не остановило. Он уже чуть ли не в голос стал изливать мне подробности Веркиной биографии.

Всё про нее выложил. И про опекунов из Италии – она же тоже детдомовская, но раз в год ездит к ним на лечение, – и про то, что ей уже двенадцать, и про фамилию. Она, оказывается, Коновалова. Я так удивился. Подумал, как эта заоблачная Верка может быть Коноваловой. А потом она засмеялась, и я понял, что – запросто. Потому что там такой смех! Одним словом – разоблачительный.

– Они с Ржавым в прошлом году встречались, – заговорщицки прошептал Гнусик и вдруг поник: – А потом она его бросила!

«Ну хоть одна хорошая новость!» – подумал я. Но Гнусик тут же всё испортил:

– Это еще не точно! Может, помирятся.

Дальше я его уже не слушал. Потому что увидел, как Ирмандрейна взмахнула рукой и на сцену выплыла Маечка. Она села на стул, а какой-то патлатый в клетчатой рубашке поставил перед ней виолончель.

Я чуть зубы не искрошил от досады.

«Могла бы и меня попросить, а не этого клетчатого».

Но Маечке, видно, и самой было тошно от всех этих клеточек. Она даже глаза закрыла! А потом – РАЗ – и заиграла. Я в музыке, конечно, не настолько силен, но играла она просто невозможно здорово. У меня даже челюсть отвисла. И не только у меня. Даже Верка – и та перестала валить коней своим хохотом. Просто скривилась, как Лимоноедова. Небось из зависти. Больше точно не из-за чего.

А Маечка всё играла. Она размахивала смычком, как фея – волшебной палочкой. Нанизывала на него звуки, растягивала их, будто сливочную помадку, опускала почти до земли и снова подбрасывала вверх. Они рассыпáлись по воздуху, словно шарики сладкого попкорна, и кружились, кружились, кружились.

У меня закружилась голова. Так сильно, что сразу захотелось прилечь. Пришлось встать.

– Ты куда это собрался? – всполошился Яшка. – Еще же концерт не закончился.

– Мре радо рамзяться, – пробормотал я. – У меня даже язык закружился и сам в себе запутался. Ну как-то так.

– Чего? – уточнил Яшка. – Тебе плохо?

– Наоборот, хорошо, – сказал я и пошел.

Странно, но меня никто не остановил. В интернате – там постоянно дергали: «Куда идешь, зачем, почему?» Здесь нас никто не замечал. Ну, интернатовских. Мы были точно невидимыми для остального мира.

– Невидимки в сказках тоже нужны! – заявила Фёкла.

– Ну конечно! – Я решил с ней не спорить, чтобы она ушла поскорее.

Но она не ушла. И хитро сощурилась.

– Чтобы ты знал, они там – главные персонажи. Просто об этом никто не знает.

– До поры до времени! – пообещал я.

– Посмотрим-посмотрим, – зевнула Фёкла. Она, видно, хотела еще что-то сказать, но я уже зашел в комнату и громко хлопнул дверью.

– И не стучи. Всё равно не открою! – сказал я строго и схватился за альбом для рисования. Ада Семёновна вручила мне его перед ужином.

– Сева, и чтобы больше никаких стен, – предупредила она. – Здесь тебе не интернат.

Я сказал:

– Спасибо, это и так понятно.

Хотя на самом деле ничего понятного здесь не было. Потому что мы вроде бы уехали из интерната, а он взял и приехал в лагерь вместе с нами. Может, потому, что интернат – это не стены и шторы. Интернат – это мы, дети.

Я раскрыл альбом и нарисовал человечка. Он сидел у окна и задумчиво смотрел на небо. Оно было усыпано сладкими комочками попкорна. Розовыми, потому что желтый карандаш затупился, а точилки у меня не было. Я вдруг подумал, что розовый – слишком девчоночий цвет для моего Нарисованного, и придумал для него подружку. Она тоже сидела у окна в обнимку с виолончелью.

«Чего-то не хватает!» – я взял и пририсовал подружке ресницы. У нее было такое заоблачное лицо, прямо как у Верки, но глаза смотрели серьезно – точно как Майкины. Это потому, что у них с моим Нарисованным всё было серьезно. Я так это понял.

Ресницы получились неаккуратными. Я стал делать ретушь и в итоге всё испортил. Вокруг подружкиного глаза расползлось пятно, похожее на фингал.

«А как красиво всё начиналось», – подумал я и перевернул страницу. Придется рисовать сначала.

Я снова изобразил подружку. Только уже не заоблачную, а с нормальным лицом и веснушками. Посадил ее за стол и нарисовал кусок пирога. Большой такой, пусть наедается. А то кожа да кости – смотреть больно. Пока подружка жевала пирог, я нарисовал плиту. А рядом с ней – подружкину маму. Она ушла из притона и превратилась в обычную хозяйку, пахнущую оладьями. И теперь у них на кухне нет места наркотикам. Только котлетам, кастрюлям и счастью.

Я там много чего нарисовал. Шкаф с розовым платьем, чтобы подружка могла красоваться в нем перед зеркалом. Плюшевого утенка. И лошадь с волнистой гривой. В общем, всё то, чего у Майки не было. Так пусть хоть у этой будет.

Я изрисовал весь альбом. И даже обложку зацепил – столько идей из меня посыпалось. Я так разошелся, что уже хотел идти к Аде Семёновне и просить еще один, но вспомнил, что после ужина она уехала обратно в город. Помогать Томочке с ремонтом.

«Кстати! – пронеслось у меня. – А почему концерт до сих пор не закончился?»

Я тревожно выглянул в окно и увидел Ржавого. Они стояли под фонарем вместе с Веркой, а Яшка с Гнусиком висели неподалеку – на турниках.

«Неужели помирились?»

Я так резко вытянул шею, что чуть не впечатался лбом в стекло.