Загогулина - Марина Москвина Страница 15

Стоило Угольку показаться в наших владениях, за ним увязывался хвост преследователей. И каждый надеялся, вдруг Уголек потеряет перо, и это перо достанется ему.

А Уголек и не думал ничего терять. Винтовкин говорил, что это он из вредности, но нападать второй раз боялся.

Однажды я после отбоя никак не могла заснуть. Ночь уже. Все спят. Вдруг за окном: «Хруст… Хруст…» Я с кровати влезаю на подоконник, смотрю — павлин! Так весь и светится под фонарем. Учуял меня, насторожился. Туда поглядел, сюда, вскинул голову и зашагал к соседнему корпусу. А там, где он стоял, вроде что-то сверкнуло, как будто глазок.

«Перо!» — я открыла окно и спрыгнула вниз.

Нет, не перо. Пробка от бутылки.

Я — за павлином. Асфальт холодный. Корпуса темные, тихо-тихо, только сверчок стрекочет. Задела плечом за ветку — «Фр-р!» — кого-то разбудила. Он испугался и улетел.

У меня у самой сердце ухает. Но я иду, иду — не отстаю. Мне показалось, что одно перо как-то некрепко держится, волочится — того гляди упадет.

Уголек нырнул в сад и пропал.

В саду за листьями вишен и яблонь тьма кромешная, это при полной луне! Только лунные зайчики скачут в высокой траве, хоть бы на лягушку не наступить!

— Уголек! — зову. — Уголек!..

А в ответ:

— И-и-и… — ну просто мороз по коже.

Я оттуда бегом.

А вслед:

— И-и! И-и-и!.. — протяжное, заунывное. — И-и-и…

До бани добежала, пока до меня дошло, что это карусели скрипели.

— Не найду перо, — думаю. — Ой, никогда не найду!..

Калитка во двор кочегарки распахнута. За ней чернеет и светится холодным сиянием гора угля. А на вершине стоит павлин, свесив перья, они мерцают в лунном блеске, и глаз у него зеленым огнем горит.

Туда нам нельзя, запретная территория. Ладно, я быстренько, одна нога здесь, другая там! Уж на угольной-то горе он точно обронит перо. Зацепится и обронит.

А сама ползу на четвереньках на угольную кучу, тяну, тяну руку к павлиньему хвосту, вот-вот дотянусь до пера, и оно мне само в руки упадет.

«Пшшш!..» — посыпался уголь у меня из-под ног!

Павлин крыльями захлопал, слетел вниз и юркнул в приоткрытую дверь кочегарки.

Я за ним — вниз по лестнице винтовой: кругом все черно, полумрак, черные ступеньки в угольной пыли, а на дне этой преисподней — вода в котле булькает, в топке огонь полыхает. Сейчас черти выскочат со сковородками из всех углов — устроят шабаш!

Тут выскакивает в черном ватнике, в черных ватных штанах истопник Анатолий и кричит сиплым голосом:

— Кто здесь? Кто?

— Это я, Шишкина.

— Шишкина! Что тебе тут надо?

— Перо ищу… — говорю.

А сама думаю: «Я пропала! Сейчас он меня к Полидоровой отведет, скандал устроят, из лагеря выгонят!»

Кочегарка вся в трубах закопченных. Под чугунной лестницей дверь в комнату Анатолия. Обстановка простая — стол, тумбочка, кровать. На тумбочке телевизор. А под телевизором павлин пьет из миски воду. Наклонит голову, потом вывернет шею и кверху клюв поднимает.

Анатолий похлопал его по спине и сказал:

— Знакомьсь, Уголь, это Шишкина. Дай корочку, Шишкина. Вон ту, черную. Мы корочку размочим и Угля угостим. Ой, до чего он любит моченые горбушки!

Костяным твердым клювом павлин клевал хлеб из его руки. Потом Анатолий поднял над ним горбушку и говорит:

— А ну, Уголь, распусти хвост! У него хвост загляденье.

— Это надхвостье, — говорю, — хвост у павлинов, дядя Толя, не тут.

— А где? — удивился истопник Анатолий.

— Хвост у него, дядя Толь, под надхвостьем.

— Уголь! — сказал истопник Анатолий. — Распуши красоту! Хвост, надхвостье — не все ли равно? Главное, ты меня понял, друг единственный, неразлучный. Гляди, Шишкина, тут у нас в кочегарке — все равно, что в Африке: и жара, и жар-птица имеется. Ты сюда зимой приезжай. Будет чудо так чудо: на дворе мороз, Уголек сядет на трубу и сидит, как петух на насесте. Ну что, Уголь, — спрашивает Анатолий, — дадим Шишкиной перо?

Павлин только глазом сверкнул.

Тогда Анатолий выудил из шкафчика перо — именно такое, о каком я мечтала, о каком все мечтали — длинное, зеленое, с синим глазком в золотом ободке.

— Держи, — сказал он. — От сердца отрываем! То есть, от надхвостья.

Вдвоем с Угольком они проводили меня до калитки.

Дальше я одна побежала. Залезла в окно, спрятала перо под простыню и, уже засыпая, подумала: «Завтра наберу в столовой горбушек… Отнесу на кочегарку. Уголь любит моченые горбушки…»