Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович Страница 15

— Вставай, вставай, вот разоспалась-то! — восклицали воспитанницы, дергая Грибунову за одеяло и стараясь пробудить ее от крепкого сна.

Но новенькая только сердито отбивалась и ворчала что-то по-французски, чего подруги толком не могли разобрать.

— Медамочки, Стружка идет! — крикнул кто-то.

В дортуаре поднялось сильное волнение:

— Душка, завяжи мне бантик.

— Ах, отстань, пожалуйста, видишь, я сама не одета?

— Эгоистка!

— От такой слышу.

— Да не ссорьтесь вы, медам, — останавливали спорящих.

— Медамочки, ради Бога, поднимите книгу, а то я опять урока не буду знать!.. — просил кто-то.

— Поможет тебе, что другая книгу поднимет? Все равно никогда ничего не знаешь.

— Как ты смеешь так говорить! Будто сама первая ученица! Кто вчера единицу получил, а?

— А тебе какое дело? Как ты смеешь меня попрекать!

— А ты меня?

— Да что вы ссоритесь, на тебе книгу, — подавая поднятый учебник, вмешалась третья, — нашли время спорить, — Стружка идет!

Девочки еще ворчали и перебранивались, другие их успокаивали, но все разом притихли, когда в дверях показалась приземистая фигура m-lle Струковой и тут же раздался ее грубый, почти мужской голос. Она быстро оглядывала воспитанниц: у одной оправляла пелерину, другой делала замечание за испачканные чернилами рукавчики, третьей указывала на выбившуюся прядь волос…

Ее резкие окрики раздавались то здесь, то там. Но вдруг она затихла и в глубоком изумлении уставилась на лицо новенькой, крепко спавшей после ночного переполоха.

В первую минуту Струкова не поверила собственным глазам. Да и трудно ей было поверить, чтобы кто-то осмелился спать до самого второго звонка, когда в восемь часов воспитанницы спускались в Зеленый зал на молитву.

Она даже не могла понять, почудилось ли ей или действительно перед ней спала девочка с незнакомым ей задорным лицом.

— Что это? — в удивлении указала она на новенькую вертевшейся около нее Исаевой.

— А это, m-lle, наша новенькая, Грибулька, то есть Грибунова, — доложила Зина.

— Как ты сказала?… Новенькая?… Да откуда же она взялась?… И чего же это она до сих пор валяется?… — уже выходя из себя, воскликнула старуха и с силой дернула одеяло Грибуновой.

Но девочка только сердито проворчала что-то, чего опять никто не смог понять.

— Чего же вы-то смотрели? — напустилась Стружка на своих учениц. — Неужели не могли ее добудиться?

— Да мы, m-lle, ее будили, да что же нам делать, когда она просыпаться не хочет, отбивается, да еще и сердится!.. — оправдывались седьмушки.

Струкова сердито трясла и дергала одеяло и, как бы в подтверждение слов воспитанниц, Грибунова стала неистово отбиваться руками и ногами, но при этом не открывала глаз.

— Ах ты, дрянная девчонка! — гневно воскликнула Стружка и с силой сорвала с нее одеяло.

Но это только еще больше рассердило новенькую, вдруг ощутившую холод. Она быстро уселась на кровати и, протирая заспанные глазки, бойко наградила окружающих отнюдь не лестными французскими эпитетами.

— Что за наваждение? — удивленно спросила Струкова. — Понять не могу, что такое? И по-каковски это она лопочет?

— Да она у нас, m-lle, вроде как француженка, — объяснила Исайка.

Эти слова уже поняла наконец проснувшаяся и успевшая прийти в себя Грибунова. Широко открытыми глазами смотрела она на Струкову, сразу внушившую ей своим суровым видом глубокий страх и уважение.

— Ты чего это буянишь-то, а? — сердито обратилась к ней старуха.

— О, не сердитесь, право, я не знала, что это вы меня будили! А эти девочки не давали мне спать, они уже с час нарочно дергали с меня одеяло.

— Тебе, матушка моя, давно пора быть одетой, а ты до сих пор в кровати валяешься. Чтобы я никогда больше таких фокусов не видела… — строго сказала Стружка.

— Простите, я, право, никогда, никогда больше не просплю, — ответила Грибулька по-французски.

— Ну ладно, ладно, а теперь одевайся скорей, а то, верно, ждут нас на молитву, сейчас звонок будет. Ты, — обратилась она к Исайке, — помоги новенькой одеться и сейчас же спускайтесь в столовую чай пить, а то и туда опоздаете, — озабоченно добавила она.

Новенькая поразила ее прекрасным французским языком и вежливостью обращения.

«Из хорошей семьи, сразу видать, что воспитанный ребенок», — подумала она и тут же причислила Грибунову к разряду «овец».

Как утром, так и вечером институткам давали чай с молоком и порционной булкой. Слабенькие получали горячее молоко, а «богатые» пили «собственное» какао, которое приготовляла сама экономка, добродушная толстая старушка.

Бабушка Грибуновой, успевшая справиться относительно институтских порядков, выхлопотала для внучки разрешение пить свое какао и снабдила экономку увесистой банкой.

Седьмушки были немало удивлены, когда к новенькой, едва усевшейся за стол, торопливо подошла экономка и собственноручно поставила перед ней дымящуюся чашку.

Экономка успела на ходу перекинуться со Стружкой объяснением, и потому старуха даже глазом не повела в сторону новенькой; зато ее одноклассницы были сильно заинтересованы и с любопытством поглядывали на Грибунову, быстро крошившую булку в свою чашку.