Повелительница грозы - Илона Волынская Страница 14

– Ну шо у нас ще нового… З батьком твоим, Хортом, все по-старому. Ото колы ты у нас на Хортице була, он чуток ворухнувся, начебто выглянув з своего алтаря, а як поихала геть, так знову тишина – ани слуху от него, ани духу. Алтарь пустый стоит, але ж не мертвый, ни… – дядька Мыкола сдвинул блин милицейской фуражки на нос, чтоб легче было добраться до затылка, и принялся скрести в нем всей пятерней. Видно, рассчитывал расшевелить пласты залегания мысли в поисках нужного слова.

– Как в коме, – подсказал один из богатырей. Наморщив лоб и по-детски вытянув губы трубочкой, он дул на горячий чай и до смешного напоминал Алешу Поповича из мультика. Такая же простецкая физиономия с распахнутыми наивными глазищами и румянцем во всю щеку. То ли с него мультяшного героя рисовали, то ли, наоборот, сам он под Алешу подделывался. То ли просто – против имиджа не попрешь.

– Тебя как зовут? – разглядывая его в упор, спросила Ирка.

– А Федором, – пробормотал богатырь, глядя в пол, как детсадовец, – Алексеевичем… – с гордостью добавил он.

Ирка судорожно закашлялась.

– Фамилия, случайно, не Попов?

Глаза Федора Алексеевича распахнулись еще шире, налились совершенно детским изумлением, от полноты чувств он сунул в рот ложку меда и восторженно прочавкал:

– Гляди, таки ж ведьма!

– А то! – дядька Мыкола горделиво усмехнулся в вислые усы – будто Ирка была его личным достижением, над которым он работал годами. – Ты б заехала, что ли… Разобралась, чого це папаня твой – раньше по земле шлялся, как заведенный, а теперь зи своей каменюки и носа не каже. Дай бог памяти, скилькы вже годков… – дядька Мыкола зашевелил пальцами, подсчитывая.

– Примерно тринадцать, – любезно-злобным голосом сообщила Ирка.

– О! Точно! – Фуражка вернулась обратно на затылок. – Откуда знаешь?

– Так она ведьма ж – все знает! – почтительно выдохнул Федор Алексеевич и запил почтительность чаем.

– Из своего свидетельства о рождении, – все тем же злобным тоном ответила Ирка, – двенадцать лет плюс еще девять месяцев до того. И мне совершенно неинтересно – сидит он, не сидит, шляется… Со-вер-шен-но! – отчеканила Ирка.

Вообще-то в нормальном мире принято, чтоб родители интересовались детьми! Выясняли, как у них дела, и что не в порядке! Ладно, она это пережила. Привыкла, притерпелась, смирилась… С тем, что у всех – у Таньки, у Богдана, у ребят в классе – есть мама и папа или хотя бы кто-то одни! А она – отца с роду не видела, так же, как и он ее, да и мама на сегодняшний день стала размытым, смутным воспоминанием. Светлые волосы, плащ, дорожный чемодан в руке – улыбка и слова, фальшивые, как стекляшки в маминых серьгах. «Я вернусь, Ирочка, обязательно вернусь, вот только денежек немного заработаю…» Не вернулась. Не позвонила, не написала… Не вспомнила. Хотя Ирка точно знала, что у матери все хорошо – едва успев стать ведьмой, она отыскала ее через зеркало. Чего теперь стыдилась до слез – зачем разыскивать того, кому ты не нужен, кому хорошо и без тебя? Она не собиралась выяснять, почему ее отец, бог природы и растений, крылатый пес Симаргл-Симуран, безвылазно сидит в своем похожем на надкушенный бублик каменном алтаре. Если бы ему понадобилось Иркино внимание, он бы за двенадцать лет как-нибудь себя проявил, а так… У него своя, божественная, жизнь, у нее – своя.

На укоризненный взгляд Мыколы Ирка ответила таким темным, мрачным взглядом, что даже обычно невозмутимый дядька смутился и уткнулся в свою тарелку.

– Батюшкой не интересуетесь, так к нам бы заглянули, разлюбезная Ирина Симурановна! – выдохнул ей в ухо бархатный голос. – Мы б счастливы были! Особенно я! – И Еруслан наклонился к Ирке поближе, будто обнимая трепетным, обволакивающим взором.

Ирка лишь коротко глянула на него и отвернулась. На этого богатыря она старалась не смотреть – потому что он… смахивал на Айта. Такой же черноволосый, высокий, гибкий, с завораживающей грацией движений. Правда, волосы длинней и курчавей – вот уж точно, как в былинах, буйные кудри! И выглядит старше – не шестнадцатилетним мальчишкой, а взрослым мужчиной. И глаза… Ни у кого больше нет и быть не может глаз, как у Айта, – изменчивых, непостоянных, то холодно-серых, как река зимой, то гневно-темных, как штормовое море, а то вдруг синих-синих, смеющихся, как волны под солнцем…

– Ты б, Еруслан, ручонку у ведьмы з коленки прибрал, – насмешливо сказал дядька Мыкола. – А то вона, сдается мне, зараз думает, як ту ручонку в ершик для бутылок превратить – али еще какое непотребство над тобой учинить!

Третий богатырь – на богатыря он походил меньше всех, скорее на качка-охранника с рынка, такой же неуклюже-плечистый, с толстым бычьим загривком – гулко захохотал.

– Не можете вы быть такой жестокой, Ирина Симурановна! – прочувственно сказал чернявый, но руку все-таки убрал. – Зовите меня Русом. А еще лучше – милым…

– Милый, – предостерегающим тоном сказала Ирка, – еще раз меня Симурановной назовешь – одним ершиком для бутылок не отделаешься! Весь будешь… как хозяйственный магазин!

– Как-то вы неправильно меня «милым» зовете. Совсем не мило… – разочарованно пробормотал чернявый Еруслан.

– Ты, Яринка, на него не сердься, – посмеиваясь, продолжал дядька Мыкола. – Он от Змиулана род ведет, тот ему родным дедусем приходится, а воны вси, Змиуланычи, на девках помешанные. Але ж богатырь славный, плохо нам придется, ежели ты его в якусь кухонную утварь перекинешь.

– Никто меня не понимает! – трагически подрагивающим голосом вздохнул славный богатырь Еруслан Змиуланович. – Но вы-то, вы… – и он призывно заглянул Ирке в глаза.

– И я тоже – нет, – отрезала она, теперь уже глядя на него совершенно спокойно. Сходство с Айтом развеялось, как и не было его. «Айт бы никогда не стал вот так со мной заигрывать», – подумала Ирка и постаралась прогнать мгновенно вспыхнувшее сожаление.

«Качок» опять гулко захохотал.

– Тише – бабку разбудите! – шикнула на него Ирка, на всякий случай прикрывая дверь в кухню.

– То Вук, – кивая на него, сообщил дядька Мыкола – и в его голосе неожиданно прозвучало глубочайшее уважение, даже некоторая почтительность.

Вук широко усмехнулся Ирке, кивнул коротко почти под ноль стриженной башкой. Ирка вопросительно перевела взгляд на пару оставшихся – таких же чернявых, как Змиуланыч, и еще более худых. Настолько, что сквозь запавшие щеки, казалось, аж кости черепа проступают. Походили они друг на друга, как близнецы, и даже двигались одинаково – синхронно откусывали от бабкиных козюлек, одним движением поднимали чашки.

Дядька Мыкола неожиданно снова смутился – и торопливо отвел глаза, старательно глядя мимо «близнецов». Те продолжали невозмутимо прихлебывать чай. Представлять их, похоже, никто не собирался.

– Смотрю, давние обычаи блюдешь – змеек на Сретенье печешь, – пробормотал дядька Мыкола, неловко кроша печенье на блюдце. – Так, чого ще у нас ново́го на Хортице-от? А, Пилипка повернувся, знов конопельки свои ро́стит!