Без семьи - Гектор Мало Страница 13

Зрителей собралось много. К несчастью, стоявший здесь на посту полицейский с неудовольствием смотрел на наши приготовления. Потому ли, что он не любил собак или по какой другой причине, но он потребовал, чтобы мы уходили отсюда.

Может быть, было бы благоразумнее уйти. Но Витали не хотел уступить: он всегда твердо отстаивал то, что считал своим правом. Ведь он не делает ничего недозволенного. С какой же стати он должен уходить?

Полицейский сказал, что нужно не рассуждать, а повиноваться.

– Я не отказываюсь повиноваться, – ответил Витали. – Я уйду сейчас же, как только вы мне скажете, на основании каких правил вы хотите прогнать меня отсюда.

Полицейский не захотел продолжать спор и, повернувшись к нам спиной, ушел.

Но на другой день он снова явился и, перешагнув через веревку, взошел на нашу сцену, когда мы уже начали играть.

– Вы должны надевать намордники на ваших собак, – резко сказал он Витали.

– Намордники?

– Да, таково распоряжение полиции, и вы обязаны знать его.

Так как полицейский прервал наше представление, которое очень заинтересовало публику, то послышался недовольный ропот и крики:

– Не мешайте!

– Дайте закончить пьесу!

А Проказник в это время, встав позади полицейского, передразнивал каждое его движение: то стоял, скрестив руки на груди, то упирался кулаками в бока или откидывал голову назад. Все ужимки его были до того уморительны, что публика не могла удержаться от смеха.

Раздраженный вмешательством и смехом зрителей, полицейский круто повернулся и увидел обезьяну, которая стояла в грозной позе, уперев кулаки в бока. С минуту полицейский и обезьяна смотрели друг на друга, как будто желая узнать, кто из них первым опустит глаза.

Оглушительный хохот публики положил конец этой сцене.

– Если завтра на ваших собаках не будет намордников, – сказал полицейский, – я привлеку вас к суду. Знайте это.

– До свидания, синьор, – сказал Витали, – до завтра.

Я думал, что после представления мой хозяин пойдет покупать намордники, но он и не думал об этом. И вечером он ни слова не сказал о своей ссоре с полицейским. Тогда я сам решился заговорить об этом.

– Мне кажется, – сказал я, – что Капи следовало бы приучить к наморднику заранее. Он, может быть, и привыкнет к нему до завтра.

– Неужели ты воображаешь, что я надену на него намордник?

– Но ведь полицейский говорил про суд…

– Не беспокойся, я устрою так, что и до суда не дойдет, и собаки не будут мучиться. А полицейскому придется играть роль в нашей пьесе, и это позабавит публику. Ступай завтра на лужайку один, натяни веревку и поиграй немного на арфе. А когда наберется достаточно публики, я приду с собаками и тогда начнется настоящее представление.

Мне не понравилось это распоряжение; но Витали, приняв какое-нибудь решение, никогда не отказывался от него. Делать нечего – пришлось повиноваться.

На другой день мы с Проказником отправились на лужайку. Я привязал к деревьям веревку, взял арфу и не успел сыграть и нескольких тактов, как отовсюду сбежались зрители.

В последнее время Витали давал мне уроки игры на арфе, и я уже недурно исполнял несколько пьес. Была одна неаполитанская песенка, за которую мне всегда аплодировали. Я пел ее, аккомпанируя себе на арфе.

Все, кто видел накануне ссору Витали с полицейским, пришли и сегодня, захватив с собой знакомых. В Тулузе не особенно любят полицию, и всем хотелось знать, чем закончится столкновение полицейского с Витали.

Увидев лишь меня с Проказником, зрители стали спрашивать, придет ли старик итальянец.

– Да, он скоро придет, – ответил я и запел свою неаполитанскую песенку.

Но полицейский пришел еще раньше Витали. Упершись рукой в бок и откинув голову, он стал прохаживаться взад и вперед около меня. Проказник, увидевший его прежде всех, тотчас же принялся передразнивать его и тоже начал ходить, бросая на меня грозные взгляды.

Публика захохотала и захлопала в ладоши. Полицейский обиделся и сердито взглянул на меня, отчего хохот еще усилился.

Тогда полицейский пришел в ярость и, прохаживаясь около веревки, смотрел на меня с такой злобой, что я испугался, как бы не вышло чего дурного.

А Проказник не унимался. Я позвал его, но он не послушался меня, а когда я хотел схватить озорника, он ускользнул от меня.

Не знаю, почему полицейскому пришло в голову, что я заставляю Проказника передразнивать его. Он вдруг перешагнул через веревку и дал мне пощечину.

Опомнившись, я увидел, что Витали стоит между мной и полицейским, держа того за руку.

– Как вы посмели ударить мальчика? – воскликнул он. – Какая низость!

Полицейский вырвал руку и, схватив Витали за шиворот, грубо потащил его за собой. Возмущенный Витали выпрямился и ударил кулаком по руке полицейского.

– Что вам нужно от меня? – спросил он.

– Я арестую вас. Идите в полицию.

– Для этого-то вы побили ребенка?

– Довольно болтать, идите за мной.

Витали сдержался и, обернувшись ко мне, сказал:

– Вернись на постоялый двор и побудь там с собаками. Я пришлю тебе весточку.

И полицейский увел его. Собаки бросились было за хозяином, но он велел им вернуться и они снова подошли ко мне. И тут я заметил, что они были в намордниках; только намордники эти состояли просто из узеньких ленточек, с кисточками по бокам.

Публика быстро разошлась. Осталось всего несколько человек, обсуждавших происшествие.

– Старик был прав.

– Нет, ему не следовало делать этого!

– А зачем полицейский бил мальчика, который был ни в чем не виноват?

– Во всяком случае, дело кончится плохо. Старику не миновать тюрьмы.

Я горячо привязался к Витали, и эта привязанность увеличивалась с каждым днем. Он заботился обо мне, как отец, выучил меня читать, писать, петь, играть на арфе. Во время пути он объяснял мне все, что мне казалось непонятным, и сообщал разные сведения о том, что интересовало меня. В холодные ночи он укрывал меня своим одеялом; в жаркую погоду брал у меня часть вещей, которые я нес. И разлука с ним была для меня очень тяжела. Когда мы теперь в ним увидимся?

Люди говорили, что его посадят в тюрьму. Неужели он долго просидит там? И что же я буду делать? На что буду жить?

Витали всегда носил деньги с собой, и полицейский так быстро увел его, что он не успел отдать их мне. А у меня было всего несколько мелких монет в кармане. Разве может их хватить на еду мне, собакам и обезьяне?