Иди и возвращайся - Евгения Овчинникова Страница 13

Я смахнула со стола крошки, поставила краски, карандаши. Улитка принесла воды. Пришлось два раза пройтись по комнатам, пока все дети старше десяти собрались в игровой. Дети с настороженным взглядом, крепко сжатыми губами, в одежде на несколько размеров больше — почему-то в приюте никогда не находилось нужных размеров.

— Вот вам наброски мегалодона. — Я раздала каждому по листу. — Нужно дорисовать их и раскрасить чем хотите, — я кивнула на краски, фломастеры и карандаши в середине стола. Новенькие внимательно рассматривали меня: мелкие хищники примерялись, с какого бока удобнее меня тяпнуть.

— Что такое мегалодона? — спросил кто-то из них.

Новенькие продолжали шарить по мне глазами, и мне захотелось выйти.

— Гуглите, — ответила я, положила на стол свой телефон и вышла.

В коридоре я присела на скамейку, но за дверью тут же послышался звук отодвигаемых стульев — ребята бросили раскраски и разбрелись по игровой. И, пока никто из них не вышел и не обнаружил меня сидящей напротив двери, я спустилась на первый этаж и села на коробки под лестницей. «удали это сообщение». Почему, если это была она, мама просто не позвонила или не пришла? Мы жили точно там же, и даже номера телефонов у нас не поменялись. Номер телефона… Почему я раньше не догадалась? Нужно позвонить на мамин номер! Я вскочила, едва не ударившись головой о лестницу, похлопала по задним карманам джинсов и с досадой поняла, что оставила телефон в игровой.

— Дети разные, — приближался сверху голос Инны Григорьевны, — но у всех ситуация более-менее одинаковая — неблагополучная обстановка в семье. Мы, понимаете, пытаемся сделать так, чтобы здесь они немного передохнули перед тем, как вернуться в семьи. Родители часто или наркоманы, или алкоголики, но не лишены родительских прав, поэтому дети к ним возвращаются. Да и даже в таких семьях им лучше, чем в детдоме, — она повернула голову к собеседнику, и я увидела, как он согласно кивает. — Иногда они не называют свое настоящее имя и проводят у нас больше времени, чем обычно. Изредка мы имеем дело с одними и теми же детьми. Иногда бывают из других регионов…

— В целом понятно, да, — произнес в ответ низкий мужской голос, показавшийся смутно знакомым.

— Понимаете, у нас нет конечных результатов, по которым мы могли бы отчитаться перед спонсорами, — ни по количеству вылеченных людей, ни по количеству, например, усыновленных, как в других фондах. Но мы считаем, что тоже делаем очень важное дело — даем приют отчаявшимся, пусть и на несколько дней.

Они дошли до первого этажа и остановились у входной двери.

— У нас есть разнообразные развивающие мероприятия. Каждую неделю проводим занятия по музыке, арт-терапии, рисунку. Но дети не мотивированы, многие никогда не ходили в школу.

Мне было неудобно оставаться невидимым слушателем, и я вышла из-под лестницы с видом, будто занималась там чем-то важным.

— А вот и Нина, она ведет кружок рисования, — сказала Инна Григорьевна, как будто выходящие из-под лестницы люди были обычным делом.

— Я думал, ваши преподаватели несколько старше, — ответил ее собеседник, рассматривая меня.

Откуда-то он был мне знаком: высокий, плотный, широкие плечи, безупречные зубы. Мохнатые брови срастаются на переносице.

— Монобровь, — смеялась мама.

Вадим Петрович. Директор НИИ, в котором она работала.

— Нина… — он рассматривал меня, вспоминая. — Ты Нина, дочь…

— Да, — ответила я до того, как он назвал маму по имени.

— Нина — дочь моей сотрудницы, подававшей большие надежды, — пояснил он Инне Григорьевне.

Но голова Инны Григорьевны была занята другими вещами:

— Конечно, нам постоянно требуются расходные материалы, мы что-то постоянно ремонтируем, обновляем. Те же краски и бумага для занятий, да, Нина?

— Да, — с энтузиазмом подтвердила я. Все-таки непонятно, как она справляется с работой. Но у приюта щедрые спонсоры. Наверное, всех подкупает ее простота.

Вадим Петрович — а он был, очевидно, кандидатом в спонсоры — застегивал пальто и надевал вязаную шапку.

— Моя помощница свяжется с вами в течение следующей недели. Большие суммы перечислять мы не можем, но немного, раз в месяц…

Инна Григорьевна согласно кивала. Тут в ее кабинете зазвонил телефон, она попрощалась и ушла.

Вадим Петрович повернулся ко мне, натягивая перчатки.

— Как ваши с папой дела? Я видел его год назад, он сказал, что новостей по-прежнему нет, ни плохих, ни хороших.

— С тех пор ничего не изменилось. — Я не могла оторвать взгляд от его ровных искусственных зубов.

Вадим Петрович не знал, что сказать. Он поправил шарф, а потом ему, видимо, пришла идея:

— Знаешь что, ведь мы по-прежнему собираемся на воскресники. Старой компанией, как раньше. Теперь все мамины коллеги работают в моей фирме. Вот, — он протянул мне визитку, — в следующее воскресенье у меня. Помнишь, где это?

Я была у него дома много раз — на воскресниках всем были рады, и детям тоже.

— Адреса нет, но помню, как добраться.

Он взял визитку у меня из рук, достал из внутреннего кармана солидную авторучку, щелкнул кнопкой и написал адрес на обороте. Внимательно посмотрел мне в глаза, отдавая ее обратно:

— Папу тоже бери с собой.

Он похлопал меня по плечу и вышел на улицу, впустив облако снежинок.

На обороте было: «ул. Пестеля» — и номера дома и квартиры.

Вернувшись в класс, я обнаружила учеников за делом: все раскрашивали мегалодонов, каждый на свой лад. Были тут и желтые, и зеленые в крапинку.

— Хотели свалить, но я разъяснила, че к чему, — услужливо сказала Улитка, полоща в воде кисточку. Вода уже была густой от красок.

— Надеюсь, ты им не угрожала?

Она захихикала:

— Не-а. Вот эти вообще по-русски ни бельмеса. — Она ткнула кисточкой в сторону двух мальчишек-азиатов. — А вот этот ниче не понимает, вроде как тупой, — она кивнула на своего соседа, мелкого беленького мальчика.

— Он с немой бабкой жил, — сказал Родик, выдвигая в центр стола своего красного мегалодона, — все понимает, но ниче не говорит. Как собака.

Все безобидно захихикали. У этих детей были свои истории. Я старалась отключаться — думать о светотени или толщине штрихов, когда они рассказывали о родителях, или о ночевках в подъездах, или о рейдах полиции и изоляторах. Вот и сейчас я вспоминала воскресники у Вадима Петровича. Они были не похожи на дни рождения или застолья у родственников.

В огромной квартире нас встречала пара терьеров: Федя и Таша. Они подпрыгивали, пытаясь лизнуть гостей в лицо. Мама и папа были для них слишком высокими, а мне всегда доставалась порция горячих собачьих слюней. В гостиной, освещенной хрустальной люстрой с десятками лампочек, уставленной тяжелой деревянной мебелью, в центре стоял стол, вызывавший трепет. Он всегда был заставлен закусками, фруктами и сладостями. В гостиной нас приветствовали хозяин и его жена. Они были очень похожи — у них за спиной говорили, что разные у них только прически. Гостиная и вообще вся квартира была полна народу: приглашались подающие надежды сотрудники НИИ и их семьи. В коридоре тут же затевали футбол, потом играли в крокодила, причем взрослые играли наравне с детьми. Вадим Петрович, развалившись в кресле, никогда не играл с нами, только наблюдал. Иногда шел в кабинет, откидывал крышку пианино — настоящего, не электронного — и играл джазовую импровизацию, а мы садились, где было место, хоть на пол, и слушали.